Тетушка Пепи, желая меня утешить, налила кружку молока. Угощение, разумеется, предназначалось для ее питомцев. Но, видимо, своей неутешной тоской я напомнила ей убогую, бездомную кошку.
Когда я добралась до дому, юбку мою нельзя было назвать даже юбочкой: промокнув под дождем, она безобразно села. Материя хранила память о поре инфляции. Теперь, по прошествии лет, она съежилась так же, как в свое время ценность денег. Но это была единственная юбка в моем гардеробе. Синее платье я поклялась всеми благами мира никогда больше не надевать. Ни за что! Швырну его к ногам Кальмана! Или к ногам его графини.
Рано утром зазвонил телефон. Но звонок был не от Кальмана, а от театрального распорядителя: мне было велено к одиннадцати явиться в театр, состоится прогон спектакля пьеса слишком затянута, придется кое-какие куски убрать.
Мне-то спектакль не показался затянутым, хотя я освободилась лишь к половине двенадцатого ночи. Кроме того, на первых представлениях многие арии приходится исполнять на бис, впоследствии же восторги публики несколько утихают. Да и вообще меня это не касается. В ушах у меня звучали слова Кальмана: «Вы были великолепны!»
Губерт Маришка — директор театра и режиссер — в то утро не удостоил похвалы ни одного из исполнителей. Он внимательно вслушивался в текст и довольно часто выносил безжалостный приговор: вычеркнуть! Когда дошел черед до моих трех фраз, он не задумываясь решил:
— Две фразы выбросить. Что же касается третьей…
— Но ведь это всего лишь несколько секунд, — перебила я господина Маришку.
— А нам надо убрать лишние час и двадцать минут, ясно? У вас остается одна фраза… — Господин Маришка сидел у стола, исчерканный экземпляр «Герцогини из Чикаго» был развернут у режиссера на коленях, а я понуро стояла перед ним. — И двигаться надо поживее, вы слишком затягиваете свое пребывание на сцене!
— Господин директор, но даже свою единственную фразу я Должна ведь произнести до конца!
— Вовсе не обязательно! Можно произнести ее на ходу!
— Но тогда меня не услышат!
— Ну и ладно!
Имре Кальман по обыкновению запоздал, а появившись в театре, всем своим видом давал понять, что не имеет к происходящему ни малейшего отношения. В то утро все были взволнованы, возбуждены или подавлены, лишь он держался как ни в чем не бывало. Дошла очередь до меня. «Доброе утро, Верушка», — сказал он, протягивая мне руку. А когда в ответ я скупо обронила «доброе утро», пристально посмотрел на меня и спросил:
— Что с вами?
Я поступила точно так же, как любая неопытная девчонка, обиженная, но желающая скрыть свою обиду.
— Со мной? Ровным счетом ничего! — заносчиво произнесла я.
— Вот как? Но вы же явно чем-то недовольны.
— Меня лишили роли. Выбросили мои реплики.
— О, даже ваших трех фраз не пощадили? Но ведь вы сами убедились, насколько затянутым получился спектакль. У театра свои требования, вам, вероятно, не приходилось с этим сталкиваться…
Я стояла как столб и остро испытывала неловкость ситуации. Господин Маришка покончил с сокращениями, а артисты постепенно стали удаляться со сцены. Лишь мы вдвоем не трогались с места.
— Да-да, конечно, — проговорила я. — Пустяки, ничего страшного.
Он вперил в меня задумчивый, испытующий взгляд, словно желая прочесть те мысли, которые мне хотелось утаить. И задал вопрос, которого я так боялась:
— Что вы делали вчера вечером?
— Вчера? О, я прекрасно провела время!
Имре Кальман не дал мне окончательно запутаться во лжи.
— Вы убежали из театра под проливным дождем и без зонтика, тетушка Пепи мне все рассказала. Я так сожалею…
Эти слова были последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Он, видите ли, сожалеет. Да не желаю я больше с ним иметь ничего общего! И я, подобно какой-нибудь примадонне в кульминационной сцене, высокомерно отрезала:
— Тут не о чем сожалеть. Забавное происшествие, не более того.
— Ах, вот как!
— А сегодня утром я собрала и упаковала все, что от вас получила: коробку шоколада и наряды. Можете отдать своей графине, хотя синее платье наверняка на нее не налезет!
Похоже, Кальмана эта моя выходка удивила меньше, чем меня самое.
— Послушайте, дитя мое… — Его интонация живо напомнила мне опытного дрессировщика, приступающего к работе. — Я должен объясниться. — Он огляделся по сторонам. — Давайте пройдем в фойе.
Кальман разработал великолепную стратегию, позволявшую ему внезапно атаковать мои позиции. Едва мы успели сесть в кресла, как…