Бросившись к ближайшей стоянке такси, мы помчались в госпиталь. Обошли все палаты, осмотрели все койки и наконец обнаружили Имре в операционной, где ему накладывали гипс на поврежденную левую руку. Дети и я вместе с ними рыдали в три ручья — от волнения и от радости, что Имре так легко отделался. Сам пострадавший с досады готов был на стенку лезть: он ненавидел болеть и не мог примириться с этим состоянием — во всяком случае, тогда, в 1947 году.
Происшествие действительно оказалось нелепым. Имре добирался до биржи в такси, и, не доезжая Уолл-стрит, в их машину врезалось другое такси. Имре с такой силой ударился левой рукой о стенку машины, что произошел перелом локтевой и лучевой костей. Несколько недель ему пришлось носить тяжелую гипсовую повязку, но он и тогда не думал об отдыхе…
В первое послевоенное лето нас обоих посетила невыразимая радость. Сентрал-парк был залит солнцем, я у себя в комнате возилась с прической, когда приоткрылась дверь и заглянул Чарли. Было ему в ту пору семнадцать лет.
— Мама, я хочу кое-что сыграть. Это мой подарок тебе ко дню рождения.
— Ну, что ж, ладно, — сказала я, хотя меня куда больше занимала собственная прическа.
Чарли сел к роялю. После первых же аккордов я стала прислушиваться с возрастающим интересом. В комнату вошел Имре, а затем и Лили. Все мы стояли вокруг Чарли, позабыв обо всем на свете, а сын исполнял свой первый фортепианный концерт.
Имре начал всерьез заниматься с мальчиком, когда тому было всего двенадцать лет. Они часто и подолгу музицировали в четыре руки, поразительным образом понимая друг друга. Свой первый фортепианный концерт Чарли посвятил мне. Я показала клавир Артуру Рубинштейну и другим артистам, вхожим в наш дом. Рубинштейн, проиграв концерт, вынес свое суждение:
— Ваш сын очень талантлив.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1949–1953. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЕВРОПУ
СМЕРТЬ В ПАРИЖЕ. УЧРЕЖДЕНИЕ ФОНДА КАЛЬМАНА
В 1949 году, в день моего рождения, Имре преподнес мне цветы и краткое поздравление: «Дай бог, чтобы мать, отец и дети и впредь являли собой столь же прочно сколоченное единство, чтобы оставались людьми, способными один ради другого пойти в огонь и в воду. Не забывай этого, Верушка, никогда!»
Возможно, он имел в виду те минуты, когда все мы собирались вокруг Чарли и каждый член семьи чувствовал свою слитность с ним и со всеми остальными?
Моя тревога за Имре — когда с ним произошел несчастный случай и раньше, во время его инфаркта, — основательно изменила меня. Я почувствовала, по-настоящему осознала, что значит для меня мой муж. И он тоже ощутил эту перемену. Наши отношения отныне были лишены какого бы то ни было диссонанса, мы сделались очень близки друг другу, и это в значительной степени способствовало его выздоровлению. Имре продолжал свои пешие прогулки и работал не покладая рук. Но втайне прислушивался к поступавшим из Европы слухам о разрухе и нищете, а затем — после денежной реформы — о возрождении и жизненном подъеме. Теперь его родиной была Америка, страна, великодушно приютившая его после того, как он был вынужден сжечь за собой все мосты. Но в глубине души Имре по-прежнему любил старушку Европу, Вену, Будапешт, Берлин. Ему хотелось вновь повидать те места, где он обрел свою наивысшую славу.
И 5 июня 1949 года семья села на океанский пароход, направлявшийся к берегам Европы. Официальной целью нашего путешествия было лечение на курорте Баден-Баден. Однако там нас ожидала целая серия дальнейших приглашений: в Вену, где президент Австрии Карл Реннер и федеральный канцлер Леопольд Фигль устроили в честь Кальмана роскошный прием. Имре, конечно же, не упустил возможности наведаться и в Ишль, где возложил венок на могилу своего старого друга Ференца Легара. Побывали мы и в Стокгольме, где Имре вдел в петлицу фрака орден «Северная звезда», врученный ему королем Густавом V.
Вообще-то Имре хотелось обосноваться в Цюрихе, он всегда восхищался этим городом. Однако в угоду мне мы все же поселились в Париже, где присутствовали на торжественном представлении «Королевы чардаша» с Яном Кепурой и Мартой Эггерт в главных ролях.
В ФРГ возобновили постановки всех крупнейших оперетт Кальмана. Режиссеру Фрицу Фишеру удалось заново возродить прежние успехи. «Дорогой друг Фишер… (долгая пауза)… это был счастливейший день моей жизни… (еще более долгая пауза)… благодарю вас лично, благодарю всех вас…» — вот и все, что смог произнести растроганный Кальман в радиоинтервью.