Едва эта художественная сила получала материальное выражение в виде немалых доходов, едва музыка становилась товаром, подверженным рыночной конъюнктуре, художник безмолвно ретировался и бал правил делец.
Эта двойственность преследовала Кальмана всю жизнь и продолжалась до тех пор, пока коммерсант не набрал такую силу и независимость, что художник был уже не нужен.
И художника не стало.
Осталась тоска по нему.
Тоска откормленного домашнего гуся, которому ночами снятся вольные полеты. Он судорожно взмахивает крыльями спросонья и громко кричит.
Если признать, что в основе любого искусства помимо стремления к идеалу, к гармонии лежит еще и тоска по несбывшемуся, по неиспользованным и утраченным за ненадобностью возможностям, то лучшие создания Кальмана — это его полеты во сне. И наяву. В них творец торжествует победу над дельцом и низменный расчет уступает высокой нерасчетливости душевного порыва.
Первое воплощает аристократия, второе — артисты.
Примирение возможно?
Возможно…
Упомянутая Агнес Эстерхази, графиня и актриса, послужила прототипом сразу двум, абсолютно несхожим героиням — графине Марице и актрисе Нинон. Взбалмошная, капризная, обворожительная Марица отвергает предрассудки своего клана и следует зову любви; взбалмошная, обворожительная… и так далее Нинон в «Фиалке» следует другому зову — и предает любовь.
Нет, не только специфика жанра требует непременного примирения антагонистов и обязательной счастливой развязки. Коммерсант не дремлет: полеты полетами, но где-то сядешь!..
Тем не менее все грандиозные кальмановские финалы приходятся на самые драматические кульминации первого и второго актов. На долю третьего акта, на счастливую развязку остается лишь повторение какой-нибудь шлягерной темы, заключительная виньетка. Там, где полное благополучие, музыке делать нечего.
Кальман спел гимн Богеме, ее романтическому рубищу, таланту и щедрой сердечности, ее порывам и идеалам, вечному духу независимости и бунтарства.
Он спел гимн Артисту, волшебной стихии безрассудства — и навсегда оправдал себя в собственных глазах.
И в наших тоже.
Зачем же писать предисловие?
Для Веры Кальман жизнь и творчество ее супруга послужили поводом, чтобы рассказать о собственной жизни. Я благодарен ей за то, что рассказ этот обернулся поводом для размышлений о композиторе Имре Кальмане. Для того чтобы еще раз хотя бы внутренним слухом услышать его непостижимо заразительную музыку и с изумлением обнаружить, что и сейчас, как и раньше, как почти уже столетие она заставляет с остротой и свежестью первооткрытия ощутить полнокровность бытия и всесильные токи жизни.
Кто знает! Может быть, в этом неожиданном и радостном ощущении заключен непредсказуемый эффект книги «Помнишь ли ты?..», ее достоинство и главная удача.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1928 ГОД. В ОДНОМ НЕБОЛЬШОМ КАФЕ
Конечно же, компания была для меня неподходящая, я и сама это понимала. Но что было делать? В тот жестокий 1928 год каждый искал удачи, где только мог. Денег было полным-полно, однако не всегда они водились именно у тех, кому оказывались нужнее всего. Так и в Вене: одни обладали несметными богатствами, а у других в кармане не было ни гроша. Я принадлежала к числу последних.
Вот и пришлось мне пополнить ряды девушек, ищущих удачи. Все мы — актрисы, цирковые акробатки, танцовщицы в баре, «красотки кабаре» — жили в одном пансионе. И готовы были ухватиться за любую работу на любых подмостках: пойти в хористки, подрядиться статистками, иные не пренебрегали и увеселением клиентов в баре. Мне удалось закрепиться на самой нижней ступеньке лестницы, ведущей к успеху. В моем стареньком, потрепанном ридикюле лежал всамделишный контракт — с кинокомпанией «Саша». Я уже успела сыграть роль в «Королевской охоте» — в первый и последний раз. Контракт сулил плату в размере 1500 шиллингов и был скреплен собственноручной подписью директора компании графа Коловрата. К сожалению, графская подпись гроша ломаного не стоила, так как компании грозило банкротство. Какая уж тут выплата актерам, когда дирекции самой впору было встать с протянутой рукой.
Наш пансион «Централь» находился на углу Кернтнерштрассе и Иоганнесгассе. Моя комната, зажатая между лифтом и единственной на весь коридор уборной, помещалась на пятом этаже. Занавесок на окне не было, с потолка свисала голая лампочка. О платяном шкафе и помышлять не приходилось, его заменяла ниша в стене, где на нескольких гвоздях умещался весь мой скудный гардероб. Воду для мытья мы в жестяном тазу приносили из коридора.