Созвав связных, Хониев передал через них необходимые распоряжения командирам отделений, которые должны были выйти к Колотовке согласно последнему приказу комбата.
А самого его одолевали невеселые мысли… Да, попали они в переделку… Многие бойцы и командиры, столько лет служившие в армии, успевшие обрести за это время военное умение и сноровку, готовые защищать Родину, бить врага, сегодняшним утром погибли, не сделав и выстрела по фашистам… А он, Хониев, вынужден отбивать атаки немцев, мощные, беспрерывные, силами обескровленной роты, которую не поддерживают огнем ни пулеметы, ни артиллерия… И весь батальон понес невосполнимые потери, попал в окружение, расходует последние боеприпасы — без надежды заполучить новые, и Орлову приходится латать оборону то на том, то на другом участке.
Не от хорошей жизни перебросил он роту Хониева на берег Колотовки, ослабив позиции батальона вдоль дороги Марченки — Демидов и возложив на две роты, фактически — по числу бойцов — равные взводам, задачу почти неосуществимую: сдерживать напор противника, скопившегося слева, у дороги, и на том берегу речки…
Бойцы Хониева закрепились на берегу Колотовки, имея соседом справа третью роту.
Во время короткой передышки Хониев огляделся. На востоке небо шелково отливало такой чистой, глубокой лазурью, что Мутул долго не мог оторвать от него глаз. На западе же горизонт был окрашен в зловещие цвета, закат пылал, как накалившийся в печи антрацит; казалось, по небу струится густая багровая кровь…
«И небо ранено», — подумал Мутул.
Прикусив губу, он привстал на колено и, прижав приклад автомата к правой щеке, выпустил очередь по немецким цепям, залегшим на том берегу.
Тут же он услышал взволнованные крики бойцов:
— Товарищ лейтенант! Ложитесь! Ложитесь! Там у них снайперы!
Падая на бок, он краем глаза увидел, что на левом плече гимнастерка у него разодрана, клок сукна был выхвачен словно собачьими клыками.
«Ах, пуля-дура, ты укусить меня хотела? — усмехнулся Хониев, поглаживая плечо ладонью. — Ну нет, пуля, гибельная для меня, еще не отлита! Я еще должен рассчитаться с немчурой за всех убитых своих товарищей!»
И он обратился к Токареву, лежавшему неподалеку:
— Андрей! Найди-ка и уничтожь фашистскую кукушку, которая пыталась меня клюнуть.
Токарев, кивнув, стал пристально всматриваться в даль, изучая на том берегу каждый кустик, каждый бугорок, каждую ложбинку, а Хониеву жестом показал, чтобы тот побыстрей переменил место. Мутул метнулся вправо и очутился в глубокой яме, напоминавшей старый заваленный колодец.
Потеряв из виду советского командира, фашистский снайпер забеспокоился, выглянул из своего укрытия; Токарев тотчас поймал его на мушку и, выстрелив, торжествующе воскликнул:
— Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено! Кукушке больше не куковать! Вылезайте из своей норы.
Он прокричал это по-калмыцки, и теплая волна омыла сердце лейтенанта.
Фашисты пока не наступали.
Хониев соображал: «Что бы это могло значить? С чего это немцы передышку нам дали? Может, поджидают, когда мы в атаку пойдем? И уж тогда тряхнут нас как следует… Или силы накапливают? Ждут подкреплений? Эх, пощипать бы их, пока эти подкрепления не подошли… Орлов говорил о минометчиках, они должны быть где-то рядом. Вот бы угостить фашистов досыта нашими минами, уж они бы поневоле угомонились».
И Хониев зычно, по-орловски, так, что его голос разнесся далеко вокруг, скомандовал:
— Минометчики! По врагу — огонь! Огонь!
Он был уверен, что по его команде тотчас полетят мины на тот берег Колотовки, земля вспухнет разрывами и немцам придется ой как туго!..
Но ни одной мины не упало на позиции врага.
— Минрота! — еще громче крикнул Хониев, напрягаясь, так, что лицо его сделалось красным, как спелая черешня. — Огонь! Огонь!
Полагая, что минометчики не слышат их командира, бойцы решили помочь лейтенанту, загалдели стаей весенних птиц:
— Эй, минометчики! Вы что, оглохли? Подсыпьте мин немчуре!
Рота пока не стреляла по фашистам, да и те прекратили стрельбу, прислушиваясь к крикам на противоположном берегу.