— Где сейчас безопасно? — с горькой иронией проговорил Хониев. — Риммочка, посмотрите-ка капитана. Прямо как маленькие все — совсем себя не берегут!
Сам он наклонился над Шевчуком. И молча снял каску с головы. Токарев тоже сорвал свою:
— Умер?
— Да. Нет больше с нами Шевчука… — Хониев отломал ветки от ближнего куста, прикрыл ими лицо сержанта, кулаком вытер слезы. — Сколько людей мы уже потеряли… Хазин, Карпов, Улзытуев… Теперь вот Шевчук.
— Война же, товарищ лейтенант… Безглазая-то рядом со всеми ходит…
— Все равно, Андрей… К смерти нельзя привыкнуть…
В это время Римма размотала бинты, наложенные Хониевым на рану Орлова, обработала ее, смазав йодом, сделала новую, аккуратную перевязку.
— Риммочка, — сказал Хониев, — у него вся спина изрешечена. Андрей, помоги ей.
Вместе с Токаревым Римма с трудом стянула с Орлова задубевшую от засохшей крови гимнастерку, прилипшую к телу рубаху. Как ни осторожно они старались действовать, капитан все равно застонал.
— Больно, товарищ капитан?
— Не обращайте внимания… Что там у меня?
— Вы только не волнуйтесь, товарищ капитан. Все будет в порядке…
Римма тщилась придать своему голосу непринужденную, утешающую интонацию, а сама с ужасом смотрела на окровавленную спину Орлова: на ней живого места не было.
Хониев, приказав Токареву продолжать наблюдение за противником, подошел к Римме и, глянув на раны капитана, до боли закусил губу, чтоб не вскрикнуть. Он насчитал одиннадцать ранений. А Орлов поначалу и слова ему о них не сказал и сейчас терпит, только зубами скрипит.
Орлов через силу повернул к нему голову:
— Лейтенант… Сейчас у нас одна задача… продержаться… Полк южнее нас… Слышна была перестрелка… Гул наших орудий… Мы пробовали пробиться к нему через Сенино… Ничего не вышло… Держись тут, лейтенант… Может, полк придет нам на помощь… Нет, так поищем удобные места… для прорыва… Хоть и взяли нас немцы в кольцо… но есть же в этом кольце слабинки…
Слушая капитана, Хониев говорил себе: «Вот у кого надо учиться мужеству. Другой бы от боли давно уж сознание потерял, а капитан думает о судьбе батальона… Долг для него превыше всего. Превыше боли, страданий».
Римма по-иному отнеслась к стремлению Орлова оставаться боевым командиром даже сейчас, когда у него спина — сплошная рана и силы на исходе.
— Товарищ капитан! Вам нельзя разговаривать.
Но Орлов больше уже и не мог произнести ни слова, он впал в полубессознательное состояние.
Девичьи руки, как мотыльки, порхали над его ранами. Римма смазывала их йодом и морщилась, представляя, как же должно щипать эти места, бережно накладывала на раны бинты, и на лице ее была написана мука, словно ей самой передавалась боль капитана… Чтоб не видеть его ран, она порой даже закрывала глаза.
Хониев со стиснутыми зубами наблюдал за ее работой и думал благодарно: «Что бы мы без нее делали? Вот уж повезло нам с этой искусницей. Наш санбат…»
Неожиданно ей подоспела подмога: запыхавшись, прибежал Митя:
— Римма! Вот ты где… А я тебя искал, искал…
— Где ты сам-то пропадал, герой? — хмурясь, спросил Хониев.
— Так раненых же много… А Римма научила меня первую помощь оказывать… Перевязки делать…
«Вот еще один санитар, — подумал Хониев. — И тоже, так сказать, из вольнонаемных… Нет, сейчас их по-иному надо называть: добровольцы. Оба фактически уже бойцы моей роты».
Митя принялся деловито помогать Римме, выполняя все ее наказы. В отличие от Риммы и Хониева он, глядя на раны Орлова, сохранял завидное хладнокровие. Возможно, у него нервы были покрепче или охраняла его от переживаний мальчишья его неопытность, а может, подростка обмануло поведение капитана, который лежал так внешне спокойно — не шевелясь, не издавая ни звука, словно и не испытывал боли.
Хониев представлял себе, какой ценой давалось капитану это спокойствие. Русские-то, видно, так же крепки и выносливы, как легендарные калмыцкие богатыри: те не стонали, даже когда в их тела вонзалась стрела или острие клинка.
Римма, пока занималась своим делом, крепилась. А закончив перевязку, не выдержала и расплакалась.
— Римма, Римма! — с ласковой укоризной сказал Хониев, протягивая ей свой не первой свежести платок. — Вытрите слезы. Все будет хорошо…
Еще когда Мутул учился в школе, а потом в техникуме искусств, друзья удивлялись его способности — угадывать по выражению лица человека, о чем тот думает. Вот и сейчас он по-своему истолковал причину слез Риммы, Конечно, ей жалко капитана и больно смотреть, как он мучается. Но в то же время она наверняка вспомнила о своих родителях, представила себе, что и мать в эти минуты тоже где-то ухаживает за ранеными, а отец, возможно, задет пулей или осколком, и какая-нибудь медсестра перевязывает его раны… На войне ведь всякое бывает. И эти мысли, как и вид страдающего капитана, и вызвали у Риммы невольные слезы.