— Не плачьте, Римма. Не плачьте, — все утешал ее Хониев. — Вот увидите, все будет хорошо…
И непонятно было, касались ли его слова капитана или судьбы родителей Риммы.
Взяв себя в руки, Римма сказала:
— Бинтов у меня не хватает.
— Но у каждого бойца должен быть индивидуальный пакет, — нахмурился Хониев.
— Не у всех они есть. Да и все равно перевязочных средств мало. Раненых-то сколько! — Римма вздохнула. — А держать их негде… Мы, правда, нашли овражек для тяжелораненых, замаскировали его как могли…
— Недостанет бинтов — рвите рубашки, — посоветовал Хониев.
— А я так и делаю.
Хониев окинул ее внимательным, сочувственным взглядом. Как она изменилась за какие-то сутки! От переживаний, усталости, бессонной ночи лицо ее побледнело и осунулось, ей то и дело приходилось переползать с места на место, и от этого чулки на коленях вытерлись и словно выцвели, вся одежда была помятая, запыленная. Римма, однако, вовсе не выглядела несчастной, измученной, ее движения, когда она колдовала над ранами Орлова, были быстрыми и ловкими, и в глазах ее Хониев уловил какое-то новое выражение — они уже многое видели, эти глаза… Из недавней школьницы за короткое время война сделала мужественного бойца.
— Митя, — позвала Римма, — помоги-ка мне перевернуть капитана на другой бок.
Митя не откликнулся. Она обернулась: подростка рядом с ней не было.
— Когда это он успел исчезнуть, товарищ командир? — обратилась она к Хониеву, поспешившему ей на помощь.
— Я и сам не заметил, как он удрал.
— Куда же это он?
— Наверно, перевязывать других раненых. — Хониев улыбнулся. — Не мальчишка — ветер!
Немцы на другом берегу подняли невообразимый галдеж, а это, как уже догадывался Хониев, предвещало атаку. Обычно именно перед атакой фашисты своими криками пытались оказать на противника психическое давление. И действительно, к нему прибежали связные от Данилова и из отделения Шевчука:
— Товарищ лейтенант! Немцы в атаку поднимаются. Какие будут указания?
— Пока — не стрелять! Подпустить их поближе!
Хониев повернулся к бойцу из отделения Шевчука:
— Как ваша фамилия, товарищ красноармеец?
— Моя? — Боец кашлянул, словно заранее стесняясь того, что он скажет. — Нехайволк.
Но Хониев и внимания не обратил на причудливость его фамилии:
— Сколько бойцов осталось в вашем отделении?
Нехайволк пожал плечами:
— Не знаю. — И тут же глаза его загорелись. — Но дерутся — здорово!
— Это самое главное. Вот что, товарищ Нехайволк, бери-ка отделение под свою руку. Ну!.. Беги. Командуй.
Уже на ходу крикнув Римме: «Риммочка, вы тут присмотрите за капитаном!» — Хониев, прихватив с собой Токарева, бросился к окопам, которые занимало отделение Данилова.
Он бежал накричал:
— Не стрелять! Не стрелять! Пусть они к самой речке подойдут!
Немцы приближались к реке — серыми волнами, нагоняющими друг друга.
Выстрелы загремели и слева, и справа. Враг, видимо, решил предпринять и фланговую атаку, стремясь потеснить первую и третью роты и отсечь их от батальона. Фашисты вели по бойцам Хониева перекрестный огонь.
По команде Хониева открыла огонь по врагу и его рота. Хониев помнил наказ Орлова: самим не наступать — только обороняться, стараясь во что бы то ни стало удержать свои позиции. Его бойцы, как кроты, глубоко зарылись в землю. Пули со свистом проносились над ними.
В немецкие цепи полетели гранаты, и на какое-то время фашистов закрыла завеса пыли и дыма, лишь слышны были их лающие голоса, а когда завеса спала, Хониев увидел, что боевые порядки врага уже поредели и сломались, но все равно фашисты продолжали надвигаться на его роту — и с фронта, и с левого фланга.
У Хониева, наглотавшегося и пыли, и пороховой гари, голос совсем сел, и Токареву приходилось повторять его команды:
— Огонь по врагу! Огонь! Огонь!
Мутула беспокоила судьба Синицына, он послал к нему в отделение связного, и выяснилось, что Синицын увел куда-то нескольких своих бойцов.
У Хониева камень свалился с души: значит, Саша жив, он благополучно добрался до своего отделения. Но только куда же его понесло, непоседу? И вообще, что это за самодеятельность? Вот вернется — получит нахлобучку. Лишь бы вернулся…