Неожиданно немцы подняли стрельбу.
— Всем в окопы! — скомандовал Хониев. Прислушавшись, он обратился к Данилову: — Сержант! Немцы бьют по вашему отделению.
— Точно! Я побегу?
— Погоди. Слышишь, пулемет? Это Мамедов. Там и Токарев. Пойди-ка к ним, попробуйте жахнуть по немчуре из их же орудия.
Данилов убежал, и буквально через мгновение загремели залпы, словно пытаясь обогнать друг друга.
Немцы прекратили огонь. «На что походила эта ночная стрельба? — подумал Хониев. — Так вспыхивает и гаснет в загоне сухая солома…»
— Товарищ командир! — окликнула его Римма. — К вам идет командир батальона.
Хониев вскочил, поджидая Орлова, который приближался к нему, припадая на левую ногу.
— Садись, лейтенант, — разрешающе махнул рукой Орлов, подходя к Хониеву.
— Вас опять ранило, товарищ капитан? — встревожился Хониев.
— Пустяки. Икру зацепило. — Орлов мрачно усмехнулся. — Я сегодня какая-то ходячая мишень для немцев. Да ты садись, садись.
За сутки Орлов так похудел, что на лице, чудилось, остались только горбатый нос да горящие глаза.
Хониев метнул быстрый взгляд на Римму:
— Риммочка, перевяжите капитана.
Римма полезла было в свою почти уже опустевшую балетку, но Орлов жестом остановил ее:
— Экономь бинты, дочка. Я рану портянкой обмотал. Да и не рана это. Царапина. Иди отдохни малость…
Римма отошла в сторону и прилегла на траву.
Орлов все-таки заставил Хониева сесть, сам, повозившись, пристроился рядом. Ему трудно было двигаться, шевелиться; болела шея, горела пропитанная йодом спина, давала о себе знать и рана на ноге, более серьезная, чем он пытался представить Хониеву и Римме.
А у Мутула, когда он опустился на землю, вдруг закружилась голова, помутилось в глазах. Заметив, как он побледнел, Орлов спросил:
— Ты что, тоже ранен?
— Нет, товарищ капитан. Просто устал…
— Тут устанешь… Целый день из боев не выходили. Ты как, держишься?
— Пока держусь.
— Вот именно: пока…
Оба замолчали, задумались.
Орлов мысленно уточнял сложившийся у него план действий, готовясь изложить его Хониеву, единственному командиру, оставшемуся в его батальоне.
А Хониев вспоминал минувший день. Да, его ребята продержались ценой неимоверных усилий и тяжких утрат. А ведь война, по сути, для них только началась…
Ни один из них не был рожден для войны. Ведь матери, вынашивая своих детей, мечтают о счастье для них, а счастье — в мирной жизни, в мирном труде на благо Родины.
22 июня 1941 года матери потеряли сон… Их сыновья, рожденные для счастья, ушли на войну — защищать свое право на счастье, защищать от вражеского нашествия общую для всех мать — Родину… Сыны разных наций сплотились в одну семью, у них у всех был сейчас один дом, который фашисты грозили разорить, сжечь, стереть с лица земли, и каждый из бойцов был готов на все, чтобы отразить натиск врага, спасти свой дом. Поражение для них хуже смерти…
Вот сегодня — уж насколько, казалось бы, враг был сильнее них; располагая подавляющим преимуществом и в солдатах, и в технике, он окружил батальон, но ребята дрались как львы, и отбились, и выстояли, и продержались до ночи, отвоевали себе передышку…
У Хониева после всех событий сегодняшнего дня было такое ощущение, будто он со своими ребятами вырвался из волчьей стаи, которая чуть было не разорвала всех в клочья.
Голос Орлова оторвал его от раздумий:
— Слушай меня внимательно, лейтенант. Немцы, кажется, объявили нам мат… Положение у нас гиблое: половину батальона мы потеряли еще на дороге, когда нарвались на засаду, да и после, в боях с немцами, понесли немалый урон. Сколько у тебя людей?
— Не больше тридцати. Из них многие ранены.
— Ну, и у меня примерно столько же. Отбиваться дальше у нас нет уже сил. Патроны на исходе, бойцы израсходовали остатки своих энзе. Значит, остается одно: пробиваться.
— Куда, товарищ капитан?
Орлов, кривясь от боли, достал из полевой сумки «километровку», расправил ее на коленях, обвел на ней кружок указательным пальцем:
— Если только я не ошибаюсь, то полк должен находиться вот здесь. Я сужу по стрельбе, которая до нас доносилась. Полк сражается с врагом… Может быть, даже пытается пробиться к нам. Мы должны выйти навстречу нашим. Вот тут, ближе к Каспле, мы, по-моему, сможем прорваться сквозь кольцо окружения. Я посылал туда разведку… Итак, лейтенант, нам надо собрать всех оставшихся бойцов, включая и раненых, сделав это незаметно для немцев, и, сжав батальон в кулак, мы проломим немецкое окружение… И вырвемся из этого змеиного гнезда!