Хониев вздохнул:
— Накормить бы людей, товарищ капитан. Бой предстоит тяжелый… Если бы ребята хоть чуток подкрепились, у них прибавилось бы сил. Видели, как после дождя, под лучами солнца, идет в рост трава? А без влаги она чахнет, высыхает. С голодухи-то особенно не навоюешься…
— Ничего не поделаешь, лейтенант, продуктов у нас нет. Война прижимиста. Затянем ремни потуже и постараемся внушить себе, что мы сыты. Сможешь убедить себя в этом, а, лейтенант?
Хониеву вспомнился двадцать пятый год, тогда ему было шесть лет, он был самым младшим в семье бедняка Хони Ванькина. В зимние вечера кибитку, подпертую со всех сторон кольями, терзала вьюга, она выла, как голодный волк, холодный ветер проникал сквозь дырявую кошму. Дети, мал мала меньше, жались к гаснувшему очагу, кутаясь во что попало. Дым от тлеющего кизяка наполнял кибитку, щипал глаза. Дети мерзли, и их мучал голод, они шмыгали носами, размазывая грязными кулачками слезы по щекам, и надоедливо тянули: есть, есть, хотим есть… Отец с трудом загонял их в холодную постель, а мать ласково уговаривала: «Вы не плачьте, а постарайтесь поскорей заснуть. Вот как заснете, так из норки вылезет мышка и принесет в одной красивой фарфоровой миске сладкий кумыс, а в другой красивой фарфоровой миске всякую вкусную еду». «А пышку принесет?» — спрашивал Мутул. «А как же». — «С начинкой из накрошенного сала?» — «Ну, да». — «И она будет таять во рту?» — «Ты ее и проглотить не успеешь, как она растает — такая будет вкусная». Под эти убаюкивающие материнские посулы Мутул и его братишки засыпали…
Воскресив в памяти этот эпизод из далекого детства, Хониев почувствовал, что сосущая боль в желудке стала утихать.
— Товарищ капитан, — сказал он Орлову, — если уж прорываться, так ночью. Нужно до рассвета добраться до своих.
«До рассвета… — с горечью подумал Орлов. — А ты из породы оптимистов, калмык. Тут дай бог вообще-то добраться…» Вслух же он произнес:
— Как бы нам обойтись малой кровью…
— Вот мы и нападем на немцев, пока они спят. Обрушимся на них нежданной грозой…
— Ты поэт, лейтенант. Какая уж там гроза, когда бойцов у нас раз, два и обчелся. Из них чуть не половина — раненые. И патронов, повторяю, нет.
— Ничего, товарищ капитан. У нас есть гранаты, штыки и наше солдатское «ура». Город, конечно, с таким боевым оснащением не возьмешь, но из окружения вырваться, наверно, можно. Другого-то выхода у нас ведь нету?
— Да, оставаясь в окружении, мы обрекаем себя на верную гибель. А так… мы получим хоть какой-то шанс на успех.
В финскую кампанию Орлов командовал ротой, и хотя воевать было тяжко, бойцы по пояс вязли в снегу, холод пробирал до костей, повсюду их подстерегали засевшие на деревьях «кукушки» и линия Маннергейма казалась неприступной, но все же он ни разу не попадал в такой вот переплет, как нынче. Нет, той войне не сравниться с этой…
Капитан посмотрел в ту сторону, где он наметил место прорыва. Батальон ждут жестокие схватки. Немцы ведь и щели для него не оставили. Брешь надо прорубать. Своими телами…
Пока там было тихо, гитлеровцы, видно, отдыхали. Да, Хониев прав: батальону только что и остается — использовать эффект неожиданности. Вряд ли немцам придет в голову, что советское подразделение, зажатое в клещи, истрепанное в неравных боях, сможет собраться с силами и нанести удар по одному из участков вражеского кольца. К тому же немцы твердолобы, самонадеянны и наверняка полагают, что расчет на внезапность — это только их привилегия…
— Лейтенант! — окликнул он Хониева. — Вот смотрите… — Он оторвал от куста ветку и твердым ее концом принялся чертить на земле схему. — В самой атаке будут участвовать двадцать бойцов.
— Маловато.
— А что делать? Остальные двинутся следом, ведя раненых. Твои раненые бойцы смогут идти сами?
— Надо — смогут.
— Вот и ладно. Ручные пулеметы мы прихватим с собой. А максим… — Капитан пристально, со скрытым сочувствием, посмотрел на Хониева: — Ты ведь из этого пулемета хорошо стреляешь?
— Хвалили когда-то…
— Не зря, наверно. Так вот, нужно, чтобы нас кто-то прикрывал сзади. И это должен быть человек, на которого я целиком и полностью могу положиться. — Орлов помолчал, ему трудно давались слова, которые, по сути, решали судьбу Хониева. — Придется тебе, лейтенант, остаться здесь с максимом и поддерживать нас огнем. Возьмешь все ленты от второго пулемета…