— Римма, а где Митя?
Девушка пожала плечами:
— Не знаю. Отправился, наверно, в очередное путешествие — за патронами или пакетами.
— Как же он нас теперь найдет? Мы ведь уйдем отсюда…
— Уйдем? Почему?
— Капитан сейчас все объяснит. — Хониев нахмурил брови. — Как же с Митей-то быть?
Он все же попытался успокоить себя. Далеко Митя уйти не мог. В последнем бою он все крутился возле Мамедова, помогал ему менять диски, искал для него патроны. Подростка явно заинтересовал пулемет… И когда он, Хониев, начнет стрелять из максима, Митя наверняка разыщет его. Вместе они потом и догонят батальон… Ничего, парень он сообразительный, не пропадет…
Бойцы меж тем тесно сгрудились вокруг Орлова…
А с Митей приключилась история, чуть не стоившая ему жизни.
Римма угадала: он ушел искать сумки с патронами и индивидуальные пакеты.
Долго он ползал среди убитых, но на этот раз так ничего и не раздобыл.
Видимо, он удалился на порядочное расстояние от роты Хониева, потому что последний труп, к которому он подполз, оказался трупом немецкого солдата.
Разглядев его в свете луны, висевшей в небе, как чабанский фонарь, Митя сначала даже отпрянул. Он еще не видел так близко фашистов… И его напугали остекленевшие, отражавшие луну глаза мертвеца, грозный оскал его рта. Но, сообразив, что при убитом должны быть и оружие, и патроны, и индивидуальный пакет, Митя снова к нему приблизился, некоторое время смотрел на него, словно стараясь запомнить — какие они, фашисты, а потом склонился над трупом. Однако только начал его обшаривать, как над ним раздалось лающее:
— Хальт! Рус — капут!
Фашисты, находившиеся неподалеку, заметили, как Митя подкрадывался к трупу, бесшумно окружили подростка, навалились на него, связали ему руки за спиной, заткнули рот какой-то тряпкой…
Они привели его к офицеру, рыжебородому, с толстым красным лицом. Посасывая трубку, он с любопытством рассматривал стоявшего перед ним подростка.
«Хорошо еще, что я с пустыми руками», — мелькнуло в голове Мити. Внешним видом он походил на настоящего оборванца. Лучи фонариков, которыми освещали Митю два солдата, скользили сверху вниз. Лицо у подростка было в грязи. На рубашке — ни одной пуговицы (они отлетали, когда он засовывал за пазуху индивидуальные пакеты). Руки черные от земли, как у пахаря. Брюки на коленях выпачканы и протерты чуть не до дыр (Мите ведь много приходилось ползать). На босых ногах ссадины, царапины, цыпки.
Офицер, вынув изо рта трубку, приказал солдатам:
— Вытащите у него кляп. Я хочу с ним поговорить.
Митя учил немецкий и понял, что он сказал.
Один из солдат, дав Мите крепкий подзатыльник, подтолкнул его к офицеру.
Тот обратился к подростку на ломаном русском языке:
— Ты есть кто?
Митя подтянул штаны, шмыгнул носом:
— В школе учусь. Школьник. Ну, шулер.
— О, шулер, шулер, — довольно закивал офицер. — Где твой школа? Где твой дом?
— Школа в Демидове, а живу я в Сенине. Во-он там, — Митя показал рукой направо, лицо его скривилось, словно он собирался заплакать. — Господин офицер, отпустите меня, мамка меня заждалась, наверно…
— Он мертвых обыскивал, — сказал офицеру солдат, один из тех, кто привел сюда Митю.
Рыжебородый нахмурился, пальцем ткнул Митю в живот, да так сильно, что тот согнулся.
— Ты зачем… обыскал… мертвый?
Как молвит калмыцкая пословица, вовремя сказанное слово может спасти человека от смерти. Митя сразу нашелся что ответить:
— Наши стрельбы испугались, в лес ушли. А там голодно. Вот я и искал тут концентраты, консервы…
— Как ты вообще… оказался… поле боя?
— А я возле Колотовки лошадей пас ночью. А на рассвете тут бой начался. Я не успел отсюда выбраться, весь день прятался в какой-то яме. А потом, когда стрельба утихла, надумал еду поискать…
Наверно, если бы школьный учитель послушал сейчас Митю, то сказал бы, что у него хорошо развито воображение.
Рыжебородый все не отставал от него:
— Где твой лошадь?
— Какие убиты, какие разбежались. Мне к мамке надо, господин офицер… — заканючил Митя. — Она, верно, уж думает, что меня убили…
Офицер, казалось, проверял на Мите свое знание русского языка, он отчетливо, не без удовольствия выговаривал каждое слово:
— О, матка… нехорошо… волновать. Яволь, ты можешь ходить своя матка. — Взяв Митю за плечо, он повернул его лицом к Сенину. — Быстро, шнелль! Иди своя деревня. Немецкая армия — хороший, добрый армия. Иди, иди…
Митя недоверчиво смотрел на офицера, чертя по земле пальцами правой ноги.