В санбате раненых стало уже больше, чем бойцов, которые продолжали сдерживать напор фашистов. Здесь лежали и Миронов, получивший несколько тяжелых ранений, и комбат-два капитан Верба, впавший в беспамятство. Сама Москвичева, раненная еще раньше, не поднималась с носилок: у нее был сильный жар. Но и в этом состоянии она старалась выполнять свой долг врача: осматривала бойцов и командиров, попавших в санбат, давала нужные указания санитарам, которые переносили ее с места на место.
Так и не отыскался начштаба Шишкин. Никто не догадывался, что он, потеряв сознание, истекал кровью неподалеку от санбата…
Полк принял комиссар Ехилев. Впрочем, какой это был полк? В нем осталось-то, не считая раненых, не более полутора сотен бойцов. Из них были сформированы две роты, по два взвода в каждой.
Хвостов и Бровка с остатками роты и батареи сумели-таки пробиться к штабу полка. Им Ехилев и поручил командование переукомплектованными ротами.
Буравкин стал командовать батареей, если только можно было назвать батареей «Алесю» и еще одно орудие да пяток артиллеристов при них. Карапетян располагал всего двумя лошадьми. Правда, он заверил Бровку, что, если понадобится, он сам впряжется в одно из орудий.
Ваагн с завистью поглядывал на коней, с аппетитом жующих траву. У него, как и других, давно уже маковой росинки во рту не было.
Ехилева тревожило и угнетало исчезновение знаменосцев. Позор — полку остаться без знамени!.. Он набросился на помощника начштаба: «Вы-то куда смотрели?» Тот только развел руками: мол, сам не понимаю, куда знаменосцы могли деться. В воцарившейся неразберихе все могло случиться…
Впрочем, какой был толк — искать виноватых? По калмыцкой пословице, отшумевший дождь уже не догнать.
Ехилев устроил совещание с уцелевшими командирами и работниками штаба. Всем было ясно: полк оставшимися силами оборону держать не мог, необходимо было вырываться из окружения. Требовал решения один вопрос: когда идти на прорыв? Комиссар предлагал отбиваться от немцев до тех пор, пока не найдется знамя: ведь знаменосцы не могли уйти далеко. Хвостов и Бровка настаивали на том, что прорываться надо не медля, этой же ночью. «Если мы тут еще хоть на день застрянем, нам всем крышка. Полк обессилен, много раненых, кончаются боеприпасы — дай бог, чтобы их хватило на последнюю схватку с фашистами».
После недолгих споров начало прорыва было назначено на три часа ночи.
До этого срока оставалось совсем уже немного времени.
Ехилев все же послал два отделения на розыски знаменосцев, пообещав Бровке и Хвостову, что если их не удастся обнаружить до трех часов, то полк снимется с места без них.
Бойцы вернулись ни с чем, но привели с собой старика в облезлой заячьей шапке, скрывавшей лысину, — того самого, который еще сутки назад пытался предупредить Миронова о вражеской засаде. Он прятался в траншее близ колхозного овина на берегу Каспли.
— Дед!.. Ты? — удивился комиссар.
— Я, сынок, я… — Старик тяжело вздохнул. — Вот, не послушались вы меня…
— Ладно, дед. Что случилось, то случилось. Как ты у Каспли-то оказался?
— А я от вас не в Сенино, пошел, а к овину. Я там допрежь-то частенько ночевал… Ну, подумал, ежели бой разгорится, так в той стороне побезопасней будет. Ан не угадал. Немец-то и туда добрался. Ладно, там издавна траншея была, я в ней цельный день и хоронился. Натерпелся страху…
— Он наших знаменосцев видел, — сказал помощник начштаба, возглавлявший поиск.
— Ну-ка, дед, давай-ка, как говорится, сядем рядком да потолкуем ладком.
Они устроились на траве, в это время в небо с шипением взвились немецкие ракеты, старик вздрогнул и тут же ощерился беззубым ртом:
— От напасть-то, уж, кажись, столько перевидал на своем веку, уж помирать пора, а неохота.
— Ты не бойся, немцы притихли, только ракеты пускают.
— Как развиднеет, так зашевелятся…
— Может, уж поздно будет, — со значением сказал Ехилев. — Так ты, дед, значит, видел наших ребят?
Старик снял шапку, положил ее на колени:
— Видел, сынок, видел. Они как раз мимо овина шли. Несли штуковину какую-то, в чехле… Видать, знамя ваше.
— И куда же они шли?
— А куда глаза глядят. Они сказывали: немцы-то на ваш штаб напали, ну а их дело такое — знамя беречь. Они и побегли с ним подале от боя. Да только, говорят, куда ни сунемся, повсюду немцы.
— Сколько их было?
— Четверо.
— Да, это они. А когда ты с ними встретился?
— Уж вечерело.
— Куда они дальше намеревались идти, не сказали?