— Сказали. Вроде к Колотовке. Какого-то Орлова искать. Верно, напоролись все же на немцев. Как они ушли, так вскорости выстрелы загремели, как раз в той стороне, куда они потопали…
Ехилев наклонил голову. Батальон-то Орлова тоже в окружении, знаменосцы, выходит, и угодили прямо в пасть к волку, враг занимал позиции как раз у них на пути, так что, считай, погибли ребята… Больше дожидаться их и искать — бессмысленно. Вон сколько уж прошло времени с тех пор, как с ними разговаривал старик… Комиссар взглянул на него, и тут озарила его одна мысль, он поспешно спросил:
— Дед! Ты ведь из Сенина?
— Оттудова, сынок.
— Значит, здешние места хорошо знаешь?
— А как же! Как свои пять пальцев. Почитай, каждая тропка мной тут исхожена.
— Вот что, дед… — Ехилев пожевал губами, у него сдвинулись складки на лбу. — Мы скоро предпримем попытку выйти из окружения…
— Уходите, сынок?
В голосе старика Ехилеву почудился упрек, он горячо проговорил:
— Нам ничего другого не остается. Немцы пока посильней нас оказались… Задержимся тут, так нам совсем худо будет. А у нас раненые…
— Так я что ж, сынок, я понимаю.
— Но мы еще вернемся сюда, дед, вызволим вас из фашистской неволи! Ты верь!
— Дык у меня в том нет сомнения. Потому как ворогов-то на нашей земле вон сколько побывало: и немцы, и шведы, и поляки, и хранцузы, а чего они добились? Дали мы всем от ворот поворот, только кости их тлеют в земле Смоленской. Гитлера-то то ж самое ждет.
— Вот и славно, дед, что ты так думаешь, — обрадовался Ехилев. — Агитировать, значит, тебя не надо. Ты не согласился бы помочь нам?
— Эх-хе, какой уж от меня, старого, толк…
— Ты в картах, дед, немного разбираешься?
— Докумекаюсь, коль надо.
— Вот, гляди, — Ехилев разложил на коленях «километровку». — Мы решили прорываться в направлении Смоленска, — он ткнул в карту пальцем, — вот здесь, в этом месте… Тут болота, но можно же через них пройти! Конечно, с опытным проводником…
Старик, щурясь, вглядывался в карту, которую Ехилев освещал карманным фонариком:
— Что ж, сынок… Путь вы выбрали верный… Надоть Дедово обойти, до него версты четыре. Тут вот, на Каспле, брод есть. Немцы-то навряд ли про него знают. А болота, они ж не сплошняком…
— Так ты проведешь нас?
Старик погладил ладонью свою лысину:
— Отчего ж не провести? Солдат от верной погибели уберечь, раненых спасти — это дело святое.
Комиссар долго смотрел на старика:
— Спасибо, дед.
Ехилев умел говорить, но сейчас не нашел слов, чтобы выразить охватившие его чувства благодарности, восхищения той скромной готовностью, с какой старик принял его предложение, хотя он вместе со всеми рисковал головой…
Позвав командиров, он коротко изложил им свой разговор со стариком, и все вместе они склонились над картой…
В этот день, когда полк нарвался на фашистскую засаду, в беду попал и взвод музыкантов, шедший где-то между батареей Бровки и интендантским обозом.
И в операции по прорыву из окружения музыканты сыграли свою роль…
Яростная стрельба и закипевшие потом бои загнали их в болото, недалеко от того места, где увязло чуть ли не целиком отделение связистов.
Сюда долетали и пули, и снаряды, и музыканты, спасаясь от них, все глубже и глубже заходили в трясину. Наткнувшись на небольшой, с более или менее твердой почвой островок посреди топи, они расположились на нем, расселись под деревьями.
Музыкантский взвод тоже не избежал потерь, кто погиб под пулями, кого засосала трясина.
Уцелели пятеро: капельмейстер, трубач старшина Гришкин, барабанщик сержант Русков, которого во взводе называли не иначе как «политруком», поскольку как коммунист он исполнял должность агитатора, и рядовые бойцы, игравшие на басе, баритоне и кларнете — Ревунов, Щукин и Ковалев.
Ребята это были молодые; когда полк стоял в Забайкалье, то Ревунов и Щукин увлекались футболом, а Русков слыл заправским баскетболистом — у него и рост был баскетбольный, чуть не два метра. Гришкин, пожалуй, был самым хилым из всех, отличался какой-то интеллигентной обходительностью, старался не подчеркивать своего «руководящего» положения, когда смущался, то краснел, как девушка; ребята за глаза и прозвали его «красной девицей» — за робость, стеснительность, хотя в общем-то он пользовался во взводе уважением, как талантливый дирижер и музыкант.
Но именно Гришкин, когда музыканты, забравшись в болото, оказались в ситуации весьма плачевной, поскольку теперь не знали, как отсюда выйти, проявил завидную стойкость и мужество.