Выбитые из укреплений немцы пятились к редкому перелеску. Отступавших разили пули максима, за которым лежал Хониев.
Вокруг Синицына шел рукопашный бой, звенели штыки — сталь сшибалась со сталью. Увидев немца, который собирался прыгнуть на него, Саша сделал выпад штыком; фашист увернулся, как лиса, отскочил к дереву, видно намереваясь за ним спрятаться, успел выстрелить в Синицына, но тот, шагнув вперед, с силой вонзил в немца свой штык, пригвоздив врага к стволу дерева, и тут же выпустил из рук винтовку — приклад ее некоторое время еще подрагивал — и медленно осел на землю. Фашист ранил его в грудь. Он позвал: «Римма, Римма!» — и затих…
Как ни слаб был его зов, но Римма услышала его. Она бросилась на его голос, но сама была настолько обессилена, что, зацепившись носком сапожка за какой-то корень, рухнула на землю в долго не могла встать, только шептала запекшимися губами: «Саша, Саша… Погоди… Я сейчас…» Все-таки она доползла до Синицына; жизнь еле теплилась в нем. Римма рылась в своей балетке, ища бинты, чтобы сделать перевязку Саше, и разговаривала с ним:
— Саша… Я сейчас… Слышишь, наши все бьются с немцами. И товарищ командир все строчит из своего максима… И музыка играет… Откуда музыка? Саша, ты музыку слышишь? Или мне это чудится?
Она достала наконец бинт, наклонилась над Сашей, у которого грудь была залита кровью, и тут совсем близко врезался в землю шальной немецкий снаряд. Римму оглушило взрывом, и она даже не почувствовала, как осколки ударили ее между лопатками. Откинувшись назад, она повалилась на левый бок возле Синицына.
Дома она всегда спала на левом боку. В эту ночь постелью ей стала земля Смоленская, навеки приняв ее в свое лоно…
Проклятые фашисты!.. Вы погубили молодость, красоту, любовь…
Но подвиг бессмертен. И оставшиеся в живых непременно напомнят людям обо всех, кто отдал жизнь за Родину, сражаясь с ненавистным врагом…
В этом бою погиб бакинец Мамедов. Он полз в передовой цепи, полосуя врага огнем своего пулемета, а когда опустел последний диск, отшвырнул его в сторону и пошел на немцев, размахивая пулеметным стволом, пока возле березки его не сразила фашистская пуля. Выронив пулемет, он обнял березку и сполз вниз, и белый ствол деревца почернел от его крови, словно облитый нефтью…
Последними словами, которые он прошептал, было его любимое: «Ой, Баку-у…» И еще: «Прощай…»
Погиб и Нехайволк. Подбегая к немецкому окопу, он оглянулся на Орлова и прокричал радостно:
— Слышите, товарищ капитан? Музыка!.. Это наши! Наш полк!
Он прыгнул в окоп, туда же влетела и немецкая граната. Окоп стал могилой для украинца, который так ждал встречи со своим полком, и мелодия «Варяга» проводила его в бессмертие…
Когда Данилов, взяв Орлова под руку, помог ему выбраться из немецкой траншеи, раздался отчаянный крик Токарева:
— Сержант! Сзади — фашисты!
— Токарев! Синицын! — позвал Данилов. — К комбату!
Сам он покинул Орлова; повернувшись к приближающимся гитлеровцам, выдернул чеку из единственной оставшейся лимонки и, когда немцы подступили к нему вплотную, кинул гранату к своим ногам. Он погиб — и шесть немцев погибли вместе с ним.
Римма, Нехайволк, Синицын, Данилов, Мамедов… Они не увидели, как Орлов все-таки вывел своих бойцов в расположение полка, оставив позади немецкие окопы и траншеи.
Обессилевший от ран, Орлов еле передвигался. Его поддерживал Токарев, обняв за плечи. Последние метры перед перелеском они проползли на четвереньках. У перелеска Орлов взмахом остановил бойцов:
— Подождите… Не попасть бы нам под пули Хониева…
Токарев прислушался:
— Нет, товарищ капитан. Максим молчит. Мой земляк, наверно, уже к нам пробирается.
— Пошли вперед. Он догонит.
Когда они двигались между деревьями и кустами, Орлов глубоко, всей грудью, вздохнул:
— Все. Кажется, вырвались.
Сам он едва держался на ногах. Многочисленные раны все больше давали о себе знать. Он чувствовал, как кровь струится по его телу. Токареву пришлось подхватить его, чтобы он не упал. Орлов, глядя ему в глаза, спросил, страдая уже от душевной боли:
— Кого с нами… нет?
Токарев отвел взгляд…
У Хониева кончилась последняя лента. И шум боя в той стороне, куда ушел батальон, стал стихать. «Наверно, наши уже прорвались. Ну, Орлов, ну, Багратион!.. Да он любого былинного богатыря заткнет за пояс. Скоро мы все встретимся в полку. Сейчас я выну и выброшу замок и пущусь вдогонку нашим».
Ему пришлось немного повозиться с пулеметом, к которому и прикоснуться-то было нельзя, так он раскалился.