Фашисты все реже били по холму — ведь пулемет молчал… И Хониев совсем уж было успокоился, как внезапно рядом с ним, рявкнув, шмякнулась мина, раздался взрыв, землю охватила дрожь.
Хониева вместе с максимом взрывной волной забросило в какую-то траншею; некоторое время он сохранял сознание, но ночное небо кружилось перед его глазами, как карусель. Потом он провалился в темноту.
Ель, вырванная взрывом из земли, все цеплялась корнями за родную почву, словно силясь устоять, но так и не удержалась, и упала, прошелестев мягкой хвоей и накрыв своими ветвями траншею, в которой лежал Хониев.
Токарев и его боевые товарищи поочередно несли Орлова, который из-за ран сам уже идти не мог.
Когда они появились в полку, грязные, оборванные, с запекшейся кровью на лицах и гимнастерках, их окружили бойцы, выйдя из строя, а к Орлову подбежал Ехилев:
— Олег Михайлович, родной!.. Ты жив? Вырвался? — Комиссар поцеловал его. — Сколько же у тебя осталось бойцов?
Капитан повернул голову к Токареву, взглядом попросив его ответить. Тот четко доложил:
— Товарищ батальонный комиссар, третий батальон под командованием капитана Орлова прорвал окружение, вывел из вражеского кольца раненых. В батальоне, не считая раненых, восемнадцать бойцов. С нами — знамя полка.
Лицо комиссара озарилось радостью:
— Знамя!.. Где оно? Как оно к вам попало? Хотя нет, об этом потом… Покажите знамя.
С помощью двух бойцов, осторожно переворачивая Орлова, который не издал ни стона, боясь, как бы его не начали жалеть, Токарев снял с его тела знамя, передал комиссару. В двух местах полотнище было прорвано немецкими штыками, но кровь — на алом — не была заметна. Ехилев, сидевший на корточках перед Орловым, еще раз поцеловал его и, приняв знамя, прижался к нему губами, а потом уткнулся в его складки лицом, и плечи у него затряслись… Бойцы, хотя их никто не вызывал, по одному подходили к знамени и целовали его.
Комиссар повернулся к Орлову, тот с трудом поднял руку, видно желая что-то сказать и прося внимания, но губы его так и не разомкнулись, а рука бессильно упала на грудь. Капитан закрыл глаза, словно засыпая…
Токарев, собиравшийся напоить Орлова водой, зачерпнутой еще в Колотовке, замер с фляжкой в руке:
— Что с вами, товарищ капитан? Товарищ комбат, очнитесь!
Глаза его наполнились слезами — будто это и не командир его умер, а родной отец.
Ехилев пощупал у Орлова пульс, склонил голову… Бойцы третьего батальона, сняв каски, плакали, не стыдясь своих слез.
К Хвостову, стоявшему здесь же, подошла, прихрамывая, Москвичева, которой, несмотря на жар, на рану, невмоготу было валяться на носилках; пошептавшись о чем-то с мужем, она шагнула к комиссару, припавшему к холодеющей руке Орлова, нагнувшись, тронула его за плечо:
— Товарищ Ехилев!
Увидев мертвого Орлова, она пошатнулась, кровь отхлынула у нее от лица, но за этот день она навидалась столько смертей, что уже научилась быстро с собой справляться, и, когда Ехилев поднялся, она, крепясь, сказала:
— Скончался от ран капитан Верба.
Эта весть заставила всех еще ниже опустить головы.
Луна в это время спряталась за облаком, тьма вокруг сгустилась, казалось, и ночь вместе со всеми скорбела о гибели командиров.
Их похоронили под одинокой сосной, положив лицами к западу — к государственной границе. Салютовать павшим не стали, чтобы не привлекать внимания врага. Да и патроны приходилось беречь…
Гитлеровцы в эту ночь не тревожили полк, они были уверены, что окруженная часть обречена на гибель и уже завтра с ней будет покончено. А пока можно было и отдохнуть…
46-му полку было не до отдыха. Подозвав к себе Бровку и Хвостова, Ехилев приказал:
— Стройте бойцов. Вы, Василий Степанович, пойдете со своей группой впереди. Ваша рота, Тихон Николаевич, будет охранять санбат. Совесть нам не даст спать, если мы оставим в пути хоть одного раненого. Сержант Буравкин с орудиями, Марков со своими бойцами, ефрейтор Токарев с батальоном Орлова двинутся замыкающими, прикрывая наши тылы. Все ясно?
Глянув на компас, он повернулся к сенинскому старику, не отстававшему от него:
— Дед! На тебя вся надежда. Веди нас.
И когда бойцы построились и командиры заняли свои места, скомандовал тихо:
— Полк! За мной!
Москвичева, проковыляв к Хвостову, обняла и поцеловала его:
— Мне к раненым надо. Береги себя, Тиша.
— И ты, Лида, будь осторожна. Ладно. Ступай. Даст бог, еще свидимся. Вместе ведь идем…
Со стороны болота все неслась, не умолкая, музыка — теперь звучал уже не «Варяг», а «Смело, товарищи, в ногу»…