Ах, как стенает, как жалуется, как гневается земля, устланная остывшими телами сыновей своих, поваленными деревьями, покореженным металлом, колосками, которые срезали пули, покрытая черной золой, травой примятой, пятнами засохшей крови: «Я устала, как я устала!.. Много по мне прошло войн, но такой жестокой, свирепой, необъятной я еще не видела на своем веку и таких потоков крови не видела, я измучилась, мне надо отдохнуть…»
Но земля бессмертна — как матери в калмыцких сказаниях, ее не в силах сжечь огонь, и война не в силах лишить ее животворящего дыхания, и у нее есть память, вовеки ей не забыть, как бились здесь ее сыны с ненавистным врагом, и я слышу, как она обращается к ним: «Дети мои, я помогала вам как могла, я укрывала вас в густой ржи, в зарослях кустарников, за стволами деревьев, я прятала вас от вражеских пуль. И вы не посрамили воинской своей чести, я горжусь вами, я верю, что вы вернетесь, потому что если даже под таким страшным напором стальной вражеской мощи, стиснутые ворогами со всех сторон, вы дрались так отважно и беззаветно и не сдались на милость врага, то вы не можете не победить! Я жду вас, я вдохну в вас новые силы, я поднимусь на врага вместе с вами, и мы осилим его и погоним прочь!..»
Глава девятнадцатая
„МЫ ЕЩЕ ПОВОЮЕМ!“
Прошло два дня с той ночи, когда 46-й полк пробился сквозь кольцо немецкого окружения.
На поле боя полегло немало советских бойцов, но куда больше фашистов.
В течение этих двух дней немцы занимались тем, что подбирали трупы своих солдат и относили их в березняк, белевший за проселочной дорогой. Они старались делать это втайне от местных жителей, скрывая от них свои потери.
У сенинцев — женщин, стариков, ребятишек — прятаться в лесу уже не было сил. И как только бои близ Сенина прекратились и наступило затишье, потянулись люди, один за другим, в родную деревню, стали возвращаться в свои дома.
Застав в избе Митю, его мать, Марья Стрельцова, выплакавшая все глаза в тревоге за сына, бросилась к нему и, обняв, прижала к своей груди. Исступленно гладя его по волосам, она причитала:
— Сыночек… Где же ты был-то, родной мой? Ведь что тут творилось, что творилось… Я уж думала, тебя убили…
— Я, мама, воевал, — высвобождаясь из материнских объятий, солидно сказал Митя. — Потом мне домой пришлось вернуться. Пошел обратно, а наших уж нет… Ушла моя рота…
Женщина всплеснула руками:
— Батюшки, он воевал!.. Сынок! Какая еще такая рота?
— Мама, я после все расскажу. А сейчас мне идти надо.
— Куда, сынок? Никуда я тебя не пущу. Сейчас я какую-нибудь еду найду, накормлю тебя. — Сложив на груди руки, она окинула сына сострадающим взглядом. — Как ты осунулся-то, сынок! Кожа да кости… А одежка-то в каком виде! Я сейчас тебе новую дам…
Народная калмыцкая мудрость гласит: сердца сыновей жаждут боя, сердца матерей полны заботы о детях.
Но разве нельзя так сказать и о русских матерях и их сынах?..
Мите было жалко мать, но он договорился с сенинскими ребятами пошарить сегодня в кустарниках и во ржи, поглядеть, не осталось ли там какого оружия и патронов, и он, пятясь к дверям, сказал:
— Мам! Ты не беспокойся, я тут картошки поел. Я пойду, мама, меня ребята ждут.
Мать все смотрела на сына. Как он повзрослел за эти дни! И дома его уже никакими силами не удержишь.
Она только вздохнула, смиряясь с сыновьим непокорством:
— Ладно, сынок, ступай. Только поскорей возвращайся. И береги себя, Митенька… Немцев-то кругом полным-полно…
Тяжкий зной давил землю. С недавнего поля брани еще не все трупы были убраны, валялись среди кустов и убитые лошади, воздух был пропитан мертвецким смрадом. Крупные, с черным блеском мухи кружились жужжа над телами погибших…
Сенинские школьники во главе с Митей, с противогазными сумками на боках, бродили по берегу Колотовки и вдоль проселочных дорог, ища оружие, собирая патроны. Когда им приходилось пробираться меж трупами, они зажимали носы. Немцев, на их счастье, в этот день поблизости не было видно, ребятам вообще везло: в числе их трофеев оказались и винтовки, и даже ручной пулемет. Оттащив свою добычу в густой кустарник, они надежно припрятали ее там.