Они до темноты простояли в дверях.
Где-то вдалеке ухали взрывы. Наверно, это фашистские самолеты бомбили станции, воинские эшелоны… Но 46-му полку повезло: немцы, видно, не заметили эшелон, слившийся с ночной мглой.
Бойцы один за другим укладывались спать. Послышался свистящий храп Токарева. Данилов повозился, повозился на нарах и затих, сморенный впечатлениями дня, нырнув в сон, как в глубокий омут.
Лишь Хониеву не спалось в эту ночь. Мысли, теснившиеся в мозгу, как табун разномастных коней на узком базу, не давали ему покоя…
Все не шли у него из головы слова майора: «Пока продолжайте командовать снайперами». Он ведь все-таки сказал «пока». Как знать, может, Хониеву в конце концов снова дадут стрелковый взвод? Хорошо бы тот, которым он уже командовал около двух лет. Конечно, и в снайперской команде ребята неплохие. Взять того же Данилова… Или Маркова… Ну, о Токареве нечего и говорить. Но к прежним своим бойцам он больше привык, знал все их достоинства и слабости. Ведь он сам долго обучал их, и из них получились настоящие воины, хваткие, сноровистые, понимающие своего командира с полуслова, с полувзгляда. С такими можно было пойти хоть на край света. Стреляли они не хуже снайперов. А как вели штыковые бои!.. Они орудовали штыками, словно ловкий скирдовальщик вилами! А когда на тактических занятиях подавалась команда «Окапываться!», то их лопаты врезались в землю, как нож в масло, и окопы они рыли с такой быстротой, с какой поглощают еду изголодавшиеся люди…
С некоторыми, правда, пришлось повозиться. Особенно досаждал лейтенанту своей нерасторопностью (а бойцов забавлял) сын бакинского нефтяника недоучившийся студент Мамедов. В походах он плелся позади всех, сгибаясь под тяжестью ручного пулемета и волоча винтовку по земле. Если шли долго, то он начинал прихрамывать, расстегивал воротничок гимнастерки, чтобы легче было дышать, ослаблял ремень, но и это ему не помогало, и, совсем выбившись из сил, он садился прямо на дорогу: «Не могу больше, товарищ командир! Выдохся!» Он стаскивал с ног тяжелые ботинки, подставлял ветерку подошвы с натертыми свежими мозолями. Хониеву и жалко его было, но и терпеть такую расхлябанность он не мог. Он жестко командовал: «Боец Мамедов!» — и тот, бормоча себе под нос что-то по-азербайджански, может ругая командира, снова натягивал ботинки, кое-как накручивал обмотки, поднимался и шагал дальше… Хониев понимал, что в душе бакинец, наверно, считал его зверем, и однажды завел с ним разговор по душам: «Ты что думаешь, мне не больно смотреть, как ты мучаешься? Вот я и хочу, чтоб ты все мог, все умел, научился бы преодолевать любую трудность, все тяготы солдатской жизни! Ведь недаром говорится: тяжело в учении — легко в бою. Суворовский девиз!»
Ему вроде все же удалось и из этого неумехи солдата сделать…
Да, славные были ребята в его взводе. И вот их передали другому командиру… И черт его дернул так точно отстреляться, когда его вздумал проэкзаменовать комдив!.. Послал бы пару пуль «за молоком» и не получил бы нового назначения…
А если его все же поставят командовать стрелковым взводом, но не прежним, а другим? Тогда заново придется со всеми знакомиться: и с командирами отделений, и с бойцами. Сколько уйдет на это дорогого времени, а ведь на войне оно особенно ценится, там нельзя терять даром ни минуты…
И со снайперами жаль расставаться… Они для него тоже уже свои… Отрывочно вспоминались фразы из недавнего разговора: «Война продлится до Октябрьских праздников…», «Давайте, встретимся после войны на Красной площади…».
Хорошо бы встретиться… А почему бы и нет? Мать часто говорила: «Не возвращаются лишь ушедшие в землю, а ушедшие по земле приходят обратно».
Хониев нахмурился. Нет, не годится в дни войны загадывать что-то наперед… Многих ведь мы и недосчитаемся… Ушедшие в землю не возвращаются…
Чтобы избавиться от беспокойных мыслей, он переменил положение: перетащив подушку, лег головой к раскрытой двери, занавешенной тьмой. Стал смотреть в ночь… Мимо мелькали смутные силуэты деревьев; иные — очертанием ветвей — походили на людей, потягивающихся со сна, иные — на женщин, в отчаянии заломивших руки. А вот деревня — словно прижавшаяся к земле, придавленная ночным мраком.
Вечная война идет в природе — между тьмой и светом. Тьма поглощает свет. Свет разгоняет тьму: Не так ли и у людей противоборствуют добро и зло?..
Да нет, не так… Отвлеченные сравнения — это неточные сравнения. Природа по сути своей добра. Ведь и ночи бывают добрыми, и тьма, особенно на фронте, может стать союзницей… И у нас: воюют друг с другом не понятия, а живые люди. Только принадлежащие к разным лагерям… А «социальный лагерь» — разве не понятие?..