Мысли у Хониева стали путаться, глаза устали от напряженного вглядывания в темноту.
Он зарылся лицом в подушку… «Эх, знать бы, что будет завтра, послезавтра, в грядущем… Если бы люди умели смотреть вперед, может, и войн никаких не было бы. Ведь мы разгромим Гитлера, обязательно разгромим!.. Полез бы он на нас, если бы знал об этом?.. Ветер прозрения смёл бы, угнал из жизни в дали дальние все лишнее, злое, дурное, весь хлам и сор…»
Хониева начало клонить в сон.
А поезд все торопился — на запад, к полям сражений…
Глава пятая
ПРОЩАЙ, ЭШЕЛОН!
Эшелон с 46-м Забайкальским полком, проделав многодневный путь, приближался к Ельне.
Вот уже более суток как он вышел из Москвы, наступила вторая после Москвы ночь…
В эту ночь Хониев был помощником дежурного по эшелону и находился вместе со связными не в своем, а в караульном вагоне.
Он отдыхал по очереди с дежурным по эшелону старшим лейтенантом Хазиным.
Проснувшись в два часа ночи, Хазин отправил Хониева спать. Но тот и часа не продремал. Вскочив с нар, он сделал физзарядку, и сон от него совсем ушел, не собираясь больше возвращаться, — как обидчивая собака, которую кнутом прогнал со двора хозяин.
Сидя на нарах и перелистывая блокнот, в котором был отмечен проделанный ими путь, Хониев повторял про себя: Бырка… Казахстан… Ташкент… Москва…
И вот они на Смоленской земле, и скоро — Ельня. Остались позади сорок четыре дня, как отставшие на скачках кони.
Сорок четыре раза накрывала их ночь черным крылом, и сорок четыре раза утро налетало на нее, как сокол на лисицу, заставляя спасаться бегством.
Сорок четыре дня сопровождал их ветер, то отставая от эшелона, то забегая вперед и упруго упираясь в него грудью, минуя вместе с ним равнины и взгорья, степи, поля и леса. Потому что такой закон у ветра: лететь рядом со всеми, навстречу всем, кто в пути, даря им прохладу и чувство движения.
Хониеву казалось, что это — е г о ветер. Ветер, примчавшийся из родных степей — проводить его. Наверно, так чудилось каждому…
Но скоро конец длительной дороге. И полк оставит красные вагоны с деревянными нарами, к которым бойцы успели уже привыкнуть.
Да, как ни утомителен был путь от Бырки до Смоленщины, как ни надоел он бойцам, но человек ко всему привыкает, и для снайперов Хониева их вагон за эти долгие недели стал вроде как родным домом, и с ним грустно будет расставаться. Хониев, как стреноженный конь, с нетерпением ждал той минуты, когда он освободится от пут вагонной размеренной жизни, и перестанет отдаваться в ушах и в мозгу стук колес, и прекратится тряска, — и все же заранее чувствовал, что, спрыгнув на землю, с грустью поглядит на вагон, где столько пережито, переговорено, передумано…
Хазин, с сочувствием посмотрев на Хониева, все не отрывавшегося от своего блокнота, сказал:
— Вы так и не отдохнули, лейтенант? Вздремнули бы еще малость — хоть по-птичьи. Скоро уже четыре часа…
— Да я выспался.
— За час-то?
— А мне много не надо.
Хониеву приятно было разговаривать с Хазиным — старший лейтенант ему нравился.
Чем-то он походил на брата, Лиджи. Так же, как и Лиджи, он не переступал порога школы, был самоучкой. Так же, как и Лиджи, давно уже служил в армии.
В Забайкальский полк его перевели из другой части с полгода назад, и, как и Мутул, он командовал снайперами. Он был такой же крепкий, выносливый, как Мутул, только в отличие от него рослый, громоздкий. И добродушный, словоохотливый. Мутул любил с ним беседовать. Его открытое лицо, веселый, благожелательный взгляд располагали к себе…
Как-то еще весной, когда полк покинул зимние казармы и расположился в палатках на берегу реки Онон, Хониев и Хазин встретились, тоже дежуря по части, в караульной палатке. В свободное время они часто играли друг с другом в шахматы, вот и тогда, улучив минуту, затеяли очередную партию. Когда Хазин сделал ему мат, Мутул пошутил:
— Вы, товарищ старший лейтенант, больше меня носков износили, потому и выигрываете у меня.
— Понимаю, понимаю, — кивнул Хазин. — Вы хотите сказать, что я старше вас и опытом побогаче? Но поговорка насчет носков вряд ли ко мне применима. Я и не помню, были ли когда на мне носки. По-моему, вплоть до армии мне не удалось износить ни одной пары. Вот ботинки у меня имелись, это я помню. Правда, без подошв. Я нашел их на чужом дворе, в куче мусора. Стельки, которые я подложил, всегда из них вываливались, как в жару язык у собаки…