Но все приметы сулили жару. На небе — ни облачка, над землей — ни ветерка…
Ночью беженцев встречалось совсем мало. Но с наступлением утра все больше стало попадаться людей, бредущих по бокам дороги навстречу солдатским колоннам. Наверно, были среди них и горожане, и колхозники, но какая-то изможденность, испуг и отчаяние, застывшие на лицах, делали всех похожими друг на друга. Все они как будто еще не пришли в себя от бедствия, которое обрушилось на них так нежданно, и еще не верили в реальность свершившегося, того страшного, что понудило их покинуть родные места. Словно им все снился тяжкий, кошмарный сон. Ведь случилось то, что не могло, не должно было случиться: на их земле — враг, и они бегут от него, они — беженцы…
Беженцы производили впечатление людей, зависящих только от воли случая, обездоленных, плетущихся куда глаза глядят. Они несли на себе, тащили за собой в самодельных повозках, детских колясках какой-то домашний скарб, прихваченный не по выбору, а явно второпях, и вели домашний скот, коз и коров, тоже нагруженных всяческой утварью — матрацами, ведрами, мешками, в которых что-то угловато выпирало, корзинами, из которых доносилось кудахтанье кур. Дети на руках и плечах матерей плакали — от голода, страха, усталости. Коровы натужно мычали, хвостами отгоняя от себя надоедливых, уже вовсю разлетавшихся мух.
Беженцы брели молча, с бойцами не пытались разговаривать, лишь косились на них со смешанным чувством укоризны и жалости.
Бойцы, еще и не вступавшие в схватки с врагом, почему-то чувствовали себя виноватыми перед этими людьми и им хотелось выглядеть боевыми, они подтянулись, всем своим видом стараясь показать, что на них-то уж можно положиться, вон какая сила прет к фронту, и они не подкачают, прогонят врага с захваченной им земли, вернут всем этим бедолагам все, что у них отобрано: и счастье, и покой, и достаток, в общем, прежнюю мирную жизнь.
Но беженцев встречалось все больше, и это угнетало бойцов, они переговаривались между собой и с командирами с каким-то горьким недоумением:
— Гляди, бегут люди с насиженных мест… Что ж они, не верят, что мы победим?
— Да фашист, видать, напирает… Что ж им, под немцами оставаться?
— И скот уводят, и вещи тащат… Это уж паника!
— Запаникуешь, когда фашист вот-вот в твой дом нагрянет.
— Товарищ лейтенант, неужто так плохи дела? Там же наши войска, чего ж они немца-то не могут сдержать?
— Вот ты заявишься — сдержишь!
— Детей-то сколько… Жалко детишек…
— Ладно, эти-то спаслись от немца, а кто-то, верно, и остался в оккупированных городах и селах. Вот им — несладко…
— Думаешь, есть такие?
— А хворые? А женщины с грудными детьми? А те, кто не успел эвакуироваться?
— А иные, может, ждут, что наши вот-вот вернутся…
— Товарищ лейтенант, неужели немцы так близко?..
Да, в эти первые недели войны бойцы многого еще не понимали, и в их разговорах вместе с горечью сквозили и удивление, и растерянность, и слепой оптимизм. Уже мелькали в их лексиконе слова: «эвакуация», «беженцы», «жизнь под немцем», но они еще не представляли, насколько органичными станут эти слова для нового быта их Родины, быта войны и отступления…
Над колонной, в которой шагал и взвод Хониева, взвились голоса:
— Воздух! Воздух!
Тотчас раздалась команда:
— Всем покинуть дорогу! Ложись!
Бойцы кинулись врассыпную в разные стороны от дороги и, как подкошенные, припали к земле. Беженцы тоже попадали — кто где шел.
Дорога опустела — широкая, истоптанная тысячью сапог, какая-то взлохмаченная, как звериная шкура.
Три фашистских бомбардировщика пролетели вдали, направляясь к Ельне и, казалось, даже не заметив скопившихся на дороге войск.
Данилов с обидой покачал головой:
— Вот сволочи, летают, как у себя дома.
— Что-то наших-то самолетов не видно? — сказал Токарев. — И зенитки не стреляли.
— Значит, приказа не было открывать огонь, — рассудил кто-то из бойцов.
— Да мы бы их сами расстреляли — из автоматов и пулеметов! Сожгли бы, как спичечные коробки!
— Герой! Вон они где пролетели — отсюда их и зениткой бы не достать…
Вдруг Токарев в изумлении закричал:
— Глядите-ка! Вот это парад-алле! Да вон, поодаль от дороги, видите, какое шествие?
Зрелище взорам бойцов предстало действительно диковинное. Неподалеку от колонны в сторону Москвы медленно двигалась в сопровождении хозяев длинная вереница зверей, видимо дрессированных, — это эвакуировался какой-то цирк. Шли медведи, львы, козы, слоны, собаки…