Из-за холмов уже открывался Смоленск…
Очутившись в Смоленске, Хониев испытывал двойственное ощущение. Город летним днем, весь в зелени парков, с деревьями на улицах и вдоль Днепра и его притоков, выглядел нарядным, приодевшимся: в зеленое, золотое, голубое… И в то же время веяло от него суровостью: совсем мало прохожих на улицах, заполненных в основном потоками войск, все яркое, броское замаскировано, видны следы вражеских бомбежек — разрушенные дома, покореженные мостовые…
Когда взвод Хониева проходил по мосту через Днепр, лейтенант задержал своих бойцов, сам подошел к перилам моста, посмотрел на реку…
Днепр, Днепр… Волны его влажно шелестели, будто он шептал Хониеву: да, это я, Днепр, древний и вечно молодой, любуйся мной, прими меня в свое сердце, защити от врага!..
Днепр, Днепр… Степняк-калмык Хониев много о нем слышал, но встретился с ним впервые. Для русских, украинцев, белорусов он все равно что для Мутула и его земляков река Домбо из эпоса «Джангар».
По калмыцкому обычаю он поклонился реке: пошарив по карманам, набрал горстку серебряных монет, произнес тихо:
— Пусть навсегда на твоих берегах поселится счастье. Пусть приумножит его это серебро, — и бросил в воду несколько монет.
Оставшиеся монетки он отдал Данилову и Токареву:
— Вот, киньте их в реку. Я знаю, русские бросают их в реки, в море, чтоб потом вернуться в эти места. А мы кидаем на счастье.
Токарев и Данилов, размахнувшись, швырнули монеты далеко в реку.
Серебро нашлось и у других бойцов, мелкие всплески изрябили воду под мостом. Сверкали на солнце серебряные монеты, серебряно сверкали брызги воды.
Хониеву было приятно, что его примеру последовал чуть не весь взвод и калмыцкий обычай пришел к русской реке…
Неожиданно, когда взвод уже тронулся с места, кто-то из бойцов высоким звонким голосом завел знакомую всем песню:
И все, кто находился поблизости, подхватили эту песню — она стелилась над землей, над рекой, как мягкие волосы девушки на ветру, трепетала, как легкий подол ее платья.
Мутулу чудилось, что Днепр, покачивая песню на своих волнах, понес ее далеко-далеко…
Хониев пел вместе со всеми и думал, а не на этот ли вот днепровский берег выходила Катюша — ждать своего любимого?
Не уберегли мы от фашистов Смоленщину, но мы вышвырнем их отсюда, вернем тебе, Катюша, твой светлый мир…
Рота Хазина намного оторвалась от третьего батальона.
Впереди шел взвод Хониева.
Капитан Орлов, разыскав Хониева, приказал ему:
— Одно отделение вышлите в дозор. Держите со мной постоянную связь.
Орлов нравился Хониеву. Могучего сложения, с чеканными чертами бронзового лица, он держался подтянуто и уверенно, а команды отдавал так громко, что голос его разносился далеко вокруг, и бойцам не приходилось переспрашивать друг друга: что сказал командир батальона?.. Это у него Хониев перенял манеру командовать — четко, зычно, ясно.
На лице Орлова особенно выделялся нос, большой, с горбинкой.
Хониев долго не догадывался, почему Орлова прозвали Багратионом, и однажды спросил Хазина:
— Не понимаю, какое сходство менаду Орловым и Багратионом?
— А вы видели когда-нибудь Багратиона? — усмехнулся Хазин.
Хониев принял шутку:
— Нет, не довелось. Немного запоздал родиться…
— Вот и я не видел. Разве что на портретах.
— Портреты-то Багратиона и мне знакомы. И я много читал о нем. Потому все думаю: чем же походит на него наш Орлов? У Багратиона кавказский тип лица, черные курчавые волосы, пышные бакенбарды… Ну какой Орлов — Багратион?
— Э, дыма без огня не бывает! А нос?
— Нос — верно, багратионовский. Но этого мало, чтобы сравнивать своего командира со знаменитым полководцем. Может, бойцы чуют в Орлове полководческий талант, а? И прозвище дали ему, так сказать, авансом?
— Мудришь, лейтенант. Это мы в бою увидим, у кого из нас какой талант…
…Внезапно батальон, шагавший перед взводом Хониева, остановился, теснясь к домам на правой стороне улицы. По левой половине улицы, навстречу 46-му полку, шла какая-то часть, — видно, с передовой, изрядно потрепанная в боях. Лица у бойцов были усталые, хмурые, злые, гимнастерки грязные, выбеленные на спинах потом. Они брели в мрачном молчании, красноармейцы 46-го и не пытались их ни о чем спрашивать.