— Так доктора всегда найдут, к чему придраться. А я здоровый как бык. Мне совестно возле котлов отсиживаться. Да и кто… за кашу орден мне даст?
— А тебе непременно орден требуется?
— А как же я иначе своим землякам в глаза буду глядеть? Не, мне драться надо, а не кашу варить.
У Хониева от смеха даже слезы на глазах выступили. Он повернулся к Шевчуку:
— Ладно, младший сержант, забирайте этого вояку с собой, пусть пока побудет в вашем отделении, Синицын!.. Отправляйся в свой окоп.
— Товарищ лейтенант! Можно спросить?
— Ну?
— А где же все-таки немцы?
— Тебя испугались, затаились.
Шевчук и Синицын ушли в дождь, в тьму. Вскоре оттуда, где стояли танкетки, прибежал связной:
— Товарищ лейтенант! Из штаба полка передали приказ: поднимать людей. Взвод перебазируется на другую позицию.
Хониев только недоуменно пожал плечами.
Так и не вступив в схватку с врагом, даже не увидев в лицо ни одного фашиста, взвод на тех же танкетках, которые привезли его в этот лес, отправился назад.
Глава десятая
ПЕРВЫЙ БОЙ
Как потом оказалось, немецкая часть под прикрытием ненастья оставила деревню перед леском, где находился взвод Хониева, и ушла к Красному большаку.
Фашисты усиливали нажим у Красного большака, пытаясь овладеть им.
Здесь-то и заняли оборону батальоны 46-го полка. Третий расположился справа, в лесу. Взвод Хониева укрылся в окопах и траншеях на левом фланге своего батальона.
Бесконечной цепью потянулись долгие минуты ожидания.
Ночь бледнела, занимался летний рассвет.
Токарев с трудом выбрал место, откуда удобно было наблюдать за противником. Снайпер пристроился в колючих ветвях сосны. С нее хорошо просматривались вражеские позиции.
«Ладно, — думал Токарев, — патронов у меня достаточно. Двинутся на нос немцы, так могу стрелять по ним хоть целый день. Вот только бы дождь опять не полил…» Синицын пришел сюда с отделением Шевчука. Он плелся в самом хвосте, словно отбившийся от отары ягненок, и старался не попадаться на глаза младшему сержанту. Ему и надо бы спросить, где он должен находиться, но он боялся лишний раз о себе напомнить — командир, того и гляди, мог отослать его обратно на кухню, а Синицына это никак не устраивало: он рвался в бой… Вот покажет себя в бою, тогда лейтенант сам оставит его во взводе.
Хониев знал, что Синицын, самовольно приставший к ним, сейчас в отделении у Шевчука. Самому лейтенанту хотелось, чтобы этот боец никуда от них не уходил: парень-то хороший, скромный, отважный. Правда, впечатление это могло быть и обманчивым: характер солдата полностью раскрывается лишь в бою. Но все равно он бы охотно принял Синицына в свой взвод, если бы имел на это право… Надо будет обратиться в штаб полка за соответствующим разрешением, но это он сделает позже, а пока, достав свой блокнот, Хониев занес в него фамилию Синицына: для памяти…
После этого он заглянул в карту. Предполагалось, что на их полк пойдет в наступление механизированный пехотный полк фашистов, а мироновцы согласно приказу должны были отразить натиск врага, отбросить его назад и захватить занятую им ближнюю деревню. Хониев обвел эту деревню у себя на карте красным карандашом, поднял голову, вглядываясь в даль. Деревня, видимо, вон там, где пасутся несколько коров, издалека они казались маленькими пятнышками. Он крикнул Токареву:
— Ты немцев видишь? Что они там делают?
— Что-то закопошились, сволочи.
— Ты наблюдай за ними и попытайся разгадать их намерения. Только огня без команды не открывать!
— Понял, товарищ лейтенант!
Что-то ухнуло на позиции немцев — это ударило орудие, и снаряд с воем пронесся над деревом, где затаился Токарев, и разорвался позади батальона.
Перелет…
Бойцы съежились в своих укрытиях, приникли к земле. Началось…
Провыл и взметнул землю второй снаряд, потом третий — оба они упали неподалеку от воронки, взрытой первым.
Ясно было, что враг пока бил лишь из одного орудия, прощупывая позиции 46-го полка.
Но поскольку в ответ не раздалось ни одного выстрела, фашисты усилили огонь.
Гром орудийных залпов, вой снарядов, грохот разрывов — все слилось в неровный раскатистый гул. И гул этот, казалось, обладал тяжестью, весом, который прижимал бойцов к земле.
Хониев, сам ощутивший холодок под сердцем, с беспокойством оглядел своих ребят: как они, терпят, не перетрусили? Он встретил ответные взгляды, но в них не было страха, скорее, они были растерянные и вопрошающие: что же это, мол, творится, немец обрушил на нас огонь, а наши орудия молчат.