Мамедов первый не выдержал, подал голос:
— Товарищ лейтенант! Что ж наши-то батарейцы спят, что ли?
Лейтенант и сам недоумевал: почему замешкалась полковая артиллерия?
Он поднес к глазам бинокль, чтобы посмотреть, откуда ведется стрельба, но ничего не увидел, немецкие позиции были затянуты дымом.
Фашисты открыли беглый огонь. Их орудия, казалось, вопрошали: эй, русские, где вы, откликнитесь, раскройте себя!
Но прошло уже десять — пятнадцать минут, а наши молчали…
И лишь спустя еще некоторое время дали первые залпы орудия 46-го полка.
Хониев облегченно вздохнул. А когда он убедился, что артиллеристы стреляют по фашистам точно, целенаправленно, не давая им передышки, то сразу и понял, почему медлили батарейцы: за это время артнаблюдатели успели засечь огневые точки противника.
Перестрелка разгоралась все пуще, и бойцы приободрились. Раз заговорили наши орудия, значит, все в порядке. И громовые раскаты орудий, треск поваленных разрывами деревьев, дым и пыль, туманом поднявшиеся над лесом, — все это пугало уже меньше; ведь ко всему можно привыкнуть… Пока артиллерия врага особого урона 46-му полку не нанесла. Немцам, видимо, приходилось потуже, и Токарев возбужденно кричал со своей сосны:
— Лейтенант! Насыпали мы им соли на хвост! Как белки, крутятся. Эй, они из пулеметов строчить начали! Ответить им, а?
— Ты что, спятил? — одернул его Хониев. — Хочешь, чтоб они нас обнаружили? Видишь же, пока вслепую палят!
— Ну да, вам там внизу хорошо. А меня они каким-то чудом еще не сшибли.
Хоть Токарев и радовался меткой стрельбе нашей артиллерии, но у самого при ответных залпах фашистов душа уходила в пятки, ему чудилось, что все немецкие снаряды летят к его сосне. Смерть витала совсем рядом, и он не чаял дождаться момента, когда немцы угомонятся, прекратят обстреливать лес и смерть отступит — пусть хоть ненадолго… Он заставлял себя оставаться на наблюдательном посту, собрав все свои силы, призвав всю свою храбрость… Иглы сосны кололи ему лицо и руки, но он ничего не чувствовал, смотрел вперед, напрягая зрение, и мечтал о том счастливом мгновении, когда ему прикажут спуститься на землю.
А Хониев и сам уже оглох от воя, свиста, треска снарядов, и сердце леденил страх — не за себя, нет, а за свой взвод. Пуля, говорят, дура, да ведь и снаряды — шальные, угодит какой ненароком в укрытия, где притулились его бойцы, — сколько народу поляжет!.. В атаку бы сейчас, в атаку, пока среди фашистов суматоха! Но приказа о наступлении все не было… Черт, ведь если немцы опомнятся, так сами попрут на их полк!..
Совсем близко стали рваться мины, вздымая сухую землю.
Бойцы вжались в стены траншей. А Токарев свалился со своей сосны, словно тяжелый овчинный бурдюк.
Хониев кинулся к нему:
— Андрей! Ты ранен?
Но Токарев поднялся и принялся шарить под сосной:
— Да нет, товарищ лейтенант, пока бог миловал. Граната у меня упала… И куда она задевалась?..
Но Хониев уже догадался, что Токарев спрыгнул на землю, набравшись страху, и, усмехнувшись, покачал головой:
— Ну и пугливы вы, товарищ ефрейтор, прямо, как сайгак. Хоть мы и пили с вами воду из одного родника, а придется вам лезть обратно, своего приказа я еще не отменял. Слышишь, Андрей? Лезь на сосну. И смотри вперед — снизу ничего не видно, а я боюсь, как бы немцы на нас не полезли. Что-то артиллерия замолкла…
Токарев, взобравшись на сосну, проговорил быстро и хрипло, словно простуженный:
— Товарищ лейтенант! Фашисты!
И действительно, среди деревьев замелькали фигуры в серо-зеленых мундирах, враг надвигался на третий батальон, поливая свинцом его позиции.
От батальонного КП взмыла вверх зеленая ракета.
Подразделения третьего батальона завязали с фашистами ожесточенную перестрелку. Взахлеб затараторили автоматы, максимы, ручные пулеметы.
Лишь взвод Хониева безмолвствовал, затаившись в траншеях и окопах, — лейтенант решил выждать, пока немцы подойдут поближе, и строго-настрого запретил открывать огонь без его приказа.
Сквозь шум перестрелки пробился тонкий, надрывный голос Хазина:
— Командир-один! Командир-один! Огонь! Огонь!
Токарев, услышав эту команду, поспешил выстрелить, но Хониев швырнул в него комком земли:
— Кому было сказано: не стрелять!
Комок, не долетев до Токарева, ударился о ветку сосны и рассыпался. Но Токарев затих…
Фашисты шли на батальон, перебегая от дерева к дереву, прячась за ними.
К Хониеву примчался запыхавшийся связной:
— Товарищ лейтенант! Командир роты приказал открыть огонь по врагу!