Связь между Хониевым и Хазиным прервалась. Приходилось действовать самостоятельно, лишь приблизительно ориентируясь в обстановке. Где находятся остальные взводы хазинской роты, Хониев мог только предполагать. У него было такое ощущение, будто он со своим взводом попал на отрезанный от всего мира островок, где были только его бойцы и фашисты… Ощущение это обострилось, когда на землю начали опускаться сумерки.
Откуда-то доносился стрекот перестрелок, но откуда — нельзя было определить. Тьма постепенно затушевывала и Красный большак, и дальние деревья — они сливались в сплошную черноту.
Токарев, ни на шаг не отходивший от Хониева, сказал:
— Товарищ лейтенант! Вон видите, белое пятнышко? Это я немца одного ранил, а он перевязал горло чем-то белым и прячется за деревом… Я его, значит, в шею…
— Держи его на мушке, Андрей! Не давай ему высовываться из-за дерева! Он там не баклуши бьет, а подает гитлеровцам какие-то знаки.
Бой стихал — так опадают волны на море после сильного шторма. Ни наши, ни фашисты не двигались с места, хотя автоматная и пулеметная стрельба не умолкала и мины, завывая, рассекали воздух, разрываясь среди деревьев.
Неожиданно немцы начали стрелять какими-то необычными пулями: ударяясь в ветви деревьев, они словно лопались — с громким сухим треском, напоминавшим трещание пихты, кинутой в костер. Бойцы при этих звуках вздрагивали, испуганно оглядываясь; Хониев успокаивал их:
— Ничего страшного, ребята, не обращайте внимания. Это разрывные пули. Пока они поверху летят, опасаться их нечего.
А у самого кошки скребли на душе, потому что сейчас, с наступлением темноты, надо было предпринимать решительные действия, но что делать, он не знал. С батальоном и ротой связи все не было. Расположение противника, его численность, огневая оснащенность — все это были уравнения со многими неизвестными. Во взводе боеприпасы на исходе. И ночь шла в атаку…
Дождаться утра в лесу? Но утро могло преподнести самые неприятные сюрпризы. Или, когда тьма совсем сгустится, пробиваться к Смоленску?
Пока Хониев был занят этими раздумьями, к нему подполз тяжело дышавший Шевчук:
— Товарищ лейтенант! Чепе! Синицын и еще один боец исчезли.
Хониев так и вскинулся:
— Когда?
— Да совсем недавно.
— Вы стреляли по ним?
— Да темно же, товарищ лейтенант. Я и не видел, как они убежали.
— Почему сразу же мне об этом не доложили?
— Да говорю же, не видел я их. Мне ребята только что сказали. Они вон по той низинке рванули… А бойцы, видевшие это, малость подрастерялисъ. А когда опомнились, тех уж и след простыл…
Хониев кусал губы:
— Неужели же Синицын к немцам перебежал? Не верится… Хотя не зря ведь говорится: у змеи узор — на коже, у человека — на сердце. Чужая-то душа — потемки… Как нам теперь быть, Шевчук, а? Если они фашистам все про нас расскажут…
— Надо прорываться к Смоленску, товарищ лейтенант!
— Об этом и я уже подумывал… Но гляди, какая тьма.
— Темнота-то нам на руку: немцам тоже ничего не видать. Поднимется переполох, авось и проскочим. А останемся тут, так до рассвета нас окружат…
— Может, мы уже в окружении…
— Тогда тем более надо прорываться…
— Дело, Шевчук. Дело.
И Хониев передал по отделениям команду: прекратить огонь, беречь патроны, усилить наблюдение за противником.
Спустя некоторое время Токарев, который напряженно всматривался в темноту, возбужденно воскликнул:
— Глядите, у дороги тени какие-то…
— Немцы? — выдохнул Хониев.
— Да нет, вроде наши. Видите, фашисты по ним стреляют?
Светящиеся линии — следы, оставляемые пулями, — тянулись из леса к черным теням, бредущим вдоль дороги. Вскоре можно уже было различить фигуры трех людей. Люди шли тяжело, спотыкаясь, чуть не падая.
— Может, это раненые, отбившиеся от других взводов? — предположил Шевчук. — Ох, черт, немец из пулемета по ним строчит!
Хониев послал связного к Данилову, наказав ему «заткнуть глотку» фашистскому пулеметчику. А сам, взяв несколько бойцов из отделения Шевчука, пополз с ними навстречу «раненым».
Когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, Хониев прошипел:
— Вы что, спятили? Ложись! Идиотизм — идти во весь рост под вражеским огнем! Кому говорю — ложись!
— Он не хочет, товарищ лейтенант! — звонко отозвался один из идущих, и Хониев узнал голос Синицына.
— Кто «он»?
— Да фашист же!.. А ну, вперед! Марширен, марширен! — Синицын подтолкнул прикладом тучного немца, который вышагивал между ним и другим бойцом.