Люди выбивались из сил, но война не давала им времени на передышку. Она заставляла их напрягаться вдвое, втрое против обычного и отовсюду грозила смертью…
Хониеву вспомнилось, как во время сенокоса колхозный бригадир говорил о напряженном труде своих косцов: «Шапку поднять некогда…» А тут не знаешь, когда и где сложишь голову. И сама работа — неслыханно тяжелая; в мирные дни такое и представить-то себе было невозможно. Объем работ, темпы, сроки — все диктовала война, и, какая бы непосильная ноша на тебя ни наваливалась, это нужно было одолеть, выдержать, вынести…
А тут еще мучало отсутствие вестей об обстановке, как общей, так и на Западном фронте. Сколько уж дней бойцы не видели газет! У самого Хониева в полевой сумке была лишь армейская газета с выступлением И. В. Сталина 3 июля.
Политзанятия не проводились — политработникам самим было неизвестно положение на фронтах, они могли лишь подбадривать бойцов да увлекать их личным примером, работая на пределе сил… «Ничего, — утешал себя Хониев. — Сейчас с нами сама война занимается: воспитывает, проверяет, закаляет, подсказывает, что надо делать. И вся политика — на кончиках пуль, на остриях саперных лопат и топоров…»
Вконец измотанные, голодные, бойцы мечтали хоть немного поспать, хоть раз досыта наесться. Но продовольствие поступало с перебоями. И об отдыхе ребята боялись и заикнуться: видели, что всем тяжело, и рядовым, и командирам, и понимали неизбежность этих ратных тягот…
Лишь однажды, не выдержав, Мамедов взмолился:
— Товарищ лейтенант, сил больше нет — так спать охота. Разрешите нам хоть часок подремать на мягкой травке? Сон ведь и от голода — лучшее лекарство. Кто спит — тот сыт. Да и по уставу нам положено…
Хониев, смеясь, оборвал его:
— Ай, Мамедов, об уставе вспомнил! Не замечал я раньше, чтобы устав пользовался у тебя особой любовью… — И, посерьезнев, добавил: — Видишь ли, Мамедов, не хочет война считаться с уставом! Она вносит в него свои поправки. Так что терпи, казак, атаманом будешь.
— Товарищ лейтенант, терпение мое износилось, как старая рубаха, и по швам рвется.
Но надо было терпеть. И бойцы терпели.
«Этому бы казаку из пословицы, — думал Хониев, — попасть под бомбежку у Ельни, да эшелон разгрузить, да походить столько, сколько мы походили, да с немцем сразиться врукопашную, да три моста заново построить, он бы и думать забыл об атаманстве, а тоже, как Мамедов, желал бы чуток подзаправиться да поспать». Ему припомнились слова, слышанные им от демобилизованных солдат, когда сам он только еще начинал свою службу в армии: настоящий воин в бою рождается и в бою постигает себя, познает свою силу. Это говорили опытные бойцы, исходившие немало дорог. А сейчас, на войне, слова эти звучали особенно убедительно и веско…
Первый бой у взвода Хониева был уже позади. И предстояли — новые.
Перед 46-м полком не было никого, кроме гитлеровцев. В то же время нельзя было сказать, что полк стоял лицом к лицу, один на один с врагом. Фашистов пока не было видно. И оставалось только гадать: что на уме у противника, куда он делся, откуда собирается наступать…
Полковая разведка действовала в районе Демидова: разведчиков повел туда Капканов. А взвод Хониева в полном составе был послан к речке Каспля: прощупать, как там и что…
Каспля — река небольшая: и узка, и мелка. Вода ее под солнечными лучами переливалась, как листва на деревьях, когда ее рябит ветерок. И непонятно было: течет она или недвижна. Речка выглядела очень спокойной.
На одном ее берегу белели березы, на другом росли коренастые молодые дубки. И казалось, прибежали сюда из окрестных деревень парни и девушки и остановились друг против друга, разделенные рекой. И если бы не река, они бы бросились навстречу друг другу и затеяли веселый хоровод: парни-дубки и девушки-березы.
Иные березки низко-низко наклонили свои ветви к воде, и чудилось, будто это сельские кокетки с распущенными волосами любуются своим отражением в зеркале вод.
Деревья были как живые. В плавном шелесте их листвы Хониеву слышалась задумчивая песня, и она волновала калмыка, сына степей, и навевала какую-то светлую грусть, и он мысленно обращался к деревьям: «Зеленейте, дорогие, шумите своей листвой, для вас ведь не существует ни войны, ни крови, ни страданий, вы одни сейчас беспечны на всей Смоленской земле, так живите и веселитесь — за всех нас…»