— Ладно, ладно, не защищайте его. Давайте присядем и побеседуем. Во-первых, как вас зовут?
— Римма.
По рядам бойцов, тоже усевшихся прямо на траву, зашелестело: «Римма… Римма…» У девушки заалело лицо, щеки стали похожи на два румяных яблока, пристроившихся на белоснежной скатерти. На ясные глаза опустились черные ресницы, как будто чистое небо вдруг заволокло тучами.
Видя, как она смутилась, Хониев строго посмотрел на бойцов, кашлянув, сказал:
— Вы, Римма, не обращайте на них внимания. Они по дому соскучились, по сестрам, по женам, по невестам своим, а вы для них — из той, мирной жизни… Хотя, как я полагаю, вас-то уже задела война. Так?
Римма молча кивнула. Хониев окинул ее пристальным взглядом. Все-таки что ни говори, а она была «первая встречная» — он о ней ничего не знал и, значит, не имел права ей доверять. Но всем своим видом — и открытым лицом, и большими ясными глазами — девушка располагала к себе.
Хониев обернулся к Синицыну:
— Вы где встретили Римму?
— В лесу. Она там… это… ягоды собирала.
— А вы сами, Римма, откуда? И как в лесу оказались?
— Я в Рудне жила… — Римма, ни на кого не глядя, машинально срывала травинки и отбрасывала их. — А когда немцы пришли…
— Так, значит, в Рудне — немцы?
— Они уж два дня как город заняли. И почти все жители в лес подались. Мы уж наслышались об их зверствах… — На глазах у Риммы выступили слезы. — Вот сейчас в лесу и прячемся. А меня послали земляники собрать. Есть-то нечего… — Вытерев слезы, она развязала марлю на ведре: — Угощайтесь. — И поставила ведро перед бойцами. — Земляники-то, наверно, давно не пробовали. Ешьте, пожалуйста.
Ребята сидели притихшие, им было стыдно за недавние шуточки и смех, они чувствовали себя виноватыми перед девушкой, вынужденной скрываться от фашистов.
«Хорошо, я не успел спросить ее, что у нее в ведре, — с каким-то облегчением подумал Хониев. — Ее бы моя подозрительность обидела».
Римма все уговаривала ребят:
— Ешьте, ешьте. Я сама ее собирала.
Все невольно взглянули на ее руки, нежные, не тронутые загаром, и вопросительно посмотрели на Хониева. Он первый потянулся к ведру:
— Ну, раз сама Римма собирала землянику, так эти ягоды, наверно, страх какие сладкие. Налегай, Мамедов, ты такой вкусноты в Азербайджане не едал.
— Ой, Баку, Баку-у! — наклоняясь к ведру, пропел Мамедов. — Хороши ягодки — пальчики оближешь!
Токарев не преминул поддеть Синицына:
— А ты что не угощаешься? Ведь это ты нам землянику-то доставил. Три километра, говоришь, ведро-то тащил? И не надорвался?
Синицын почему-то покраснел:
— Я по дороге наелся.
— Римма, а в лесу много еще земляники? — спросил Хониев.
— Было много, а сейчас уже кончается. Мы ведь эти два дня только дарами леса и питались. Земляникой, другими ягодами. Грибами. Да вы не бойтесь, ешьте, я еще наберу.
Кинув на девушку сострадающий взгляд, Хониев отыскал в своих запасах пачку галет и плитку шоколада и протянул Римме:
— Это вам от меня.
— Вы думаете, я голодная? — рассмеялась Римма. — Я из дому кое-что прихватила. Вон я какая богатая. — И она достала из балетки ломоть черного хлеба и два яйца. — Хотите?
— Спасибо, Римма, мы-то сыты. — Хониев сглотнул голодную слюну. — А вы все-таки возьмите галеты и шоколад. Пригодятся. Считайте, что это подарок от армии мирному населению.
Когда Римма засмеялась, то и у бойцов посветлели лица. А после того как Хониев всучил девушке щедрый подарок, все стали рыться в своих карманах и ранцах.
Токарев извлек из ранца потрепанный том «Анны Карениной»:
— Риммочка, и от меня примите подарок. Точнее, от меня и моей Татьяны, это она дала мне Толстого. Так сказать, от Андрюши и Танюши. — Он покосился на Хониева. — Ведь не хлебом же единым жив человек…
— А это — от меня и моей Оксаны. — Шевчук достал из кармана брюк шелковую косынку, которую приобрел для своей невесты еще на станции Бырка и с тех пор все таскал с собой, и бережно покрыл ею волосы девушки. — Все голову-то не так будет печь.
Данилов и Карпов положили перед ней галеты, а другие бойцы — кто пшенный концентрат, кто консервы.
Лишь Синицын не мог найти у себя ничего путного, он лихорадочно шарил по карманам, перекладывая винтовку из руки в руку, но отыскал только маленькое грязное полотенце, которым вытирал потное лицо, когда работал на кухне. Он тут же торопливо засунул полотенце обратно в карман, наморщил лоб, соображая, что же все-таки подарить Римме, и вдруг вскочил на ноги и скрылся за березами.