Хониев краем уха слышал о новом оружии нашей армии — «катюшах», но не предполагал, что эти сказочные минометы могут появиться на их участке фронта. Чтобы не разочаровать девушку, он кивнул утвердительно:
— Да, это мы стреляли. Наш полк.
— А что это были за снаряды?
— О, Риммочка, это военная тайна! Но с таким оружием мы наверняка разгромим фашистов! Погоним их с нашей земли! Освободим и Минск, и Гродно, и вашу Рудню…
— И мой Житомир! — подсказал Шевчук. — Я ведь там родился и школу там кончил. Вот вы, Римма, рассказывали о вашем выпускном вечере, а я про свой вспомнил. Мы тогда встретили рассвет на окраине Житомира. — Шевчук вздохнул. — А сейчас он тоже — в лапах у фашистов…
— Ничего, скоро все будут снова дома… — заверил Хониев. — Римма, вы где думали продолжать учебу?
— Я хотела поступить в Смоленский медицинский институт. Да вот — война…
— Поступите, Римма, обязательно поступите! Мы Смоленск фашисту не отдадим. Как львы будем за него драться. Верно, ребята?
— Точно, товарищ лейтенант! Вы верьте, Римма: мы победим, — нестройным хором откликнулись бойцы.
Римма поднялась. Глаза ее излучали сияние:
— Я верю! Верю!..
Она протянула руку Хониеву:
— Ну, мне пора. Прощайте, товарищ лейтенант.
— Нет, Римма, до свидания! Я надеюсь, мы еще встретимся. — Хониев что-то быстро написал в блокноте, вырвал листок, отдал его Римме: — Тут мой элистинский адрес. Приезжайте в гости, мы с женой будем рады принять вас.
И громко скомандовал:
— Взвод, встать! Данилов! Выделите двух бойцов — пусть они и Синицын проводят Римму в лес. И возвращаются не сюда, а в расположение батальона.
Лицо у Риммы было грустное, она перебросила косу через плечо, махнула бойцам рукой:
— До свидания! Спасибо за все. До новых встреч!
— До новых встреч! Счастья вам, Риммочка!
Римма хотела было нагнуться за ведром и балеткой, но Синицын проворно подхватил их, и вчетвером: Римма, Синицын и еще два бойца — они пошли к лесу.
— Иримо! — крикнул ей вслед Мамедов. — Приезжай учиться в Баку! У нас тоже есть медицинский!
Пройдя несколько шагов, Римма обернулась и помахала косынкой, которую подарил ей Шевчук.
Ребята сорвали с голов каски, замахали ими…
Они провожали Римму взглядами, пока она со своими сопровождающими не скрылась за березами.
Хониев повернулся к Данилову:
— Ну, как, помкомвзвода, вы все еще недовольны, что мы встретили тут Римму, а не «опытную» женщину?
Молчун Данилов только тяжко вздохнул.
— То-то же, — посчитав, что тот признал свое поражение, сказал Хониев. — У нас говорят: и батыр однажды может ошибиться, и горы порой раскалываются надвое. Вот и вы совершили просчет, отнесясь к Римме с недоверием. А ведь славная оказалась девушка?
— Я лично завидую Синицыну, — проговорил Токарев.
— А как же Таня?
— Ну, я же шучу, товарищ лейтенант! Таню никто не вытеснит из моего сердца! У нас есть еще время? Я хочу написать ей письмо.
— Пиши, Андрей.
Бойцы, готовясь к возвращению в батальон, проверяли оружие, приводили в порядок одежду, умывались в реке; Хониев перечитывал свои записи, вносил поправки в донесение, а Токарев, присев на берегу и положив на колено помятую тетрадку, принялся торопливо писать:
«Здравствуй, дорогая моя подруга Таня!
Я пишу тебе это письмо среди кошмаров войны, сидя на дереве, с которого наблюдаю за фашистами. Рядом высится молодая березка, ветви ее тянутся ко мне, одна ветка касается моего плеча, и мне чудится, будто лежит у меня на плече твоя рука и временами я нежно ее поглаживаю. Листва дерева, на котором я устроил наблюдательный пункт, щекочет мне шею, и хоть это всего лишь листья, а мне приятно, потому что я воображаю себе, будто ты гладишь меня мягкими ладонями. А соседка-березка похожа на длинный прозрачный дымок, чуть колеблющийся в безветренный день над калмыцкой кибиткой. И такая она красивая, стройная, что, глядя на нее, я вспоминаю тебя, дорогая подруга Таня.