Токарев, сняв с плеча винтовку и вытерев пот со лба, проговорил, приглядываясь к деревьям:
— Гляди-ка, они, как влюбленные, обнимаются…
— Это невеста своего жениха провожает на войну! — добавил Синицын.
— Нет, нет! — запротестовал Мамедов. — Это мать прижимает к груди своего сына, благословляя его на подвиги!
Хониеву деревья показались похожими на двух борцов, схватившихся друг с другом, но он промолчал.
Бойцы, составив винтовки и автоматы в козлы, разлеглись на зеленой лужайке под деревьями, иные уперлись в стволы разомлевшими ногами, иные задымили горькими самокрутками.
Хониев вместе с командирами отделений осматривал оружие бойцов. Когда его взгляд упал на лежавшую рядом с Токаревым противогазную сумку, набитую патронами, он нахмурился и принялся отчитывать земляка:
— Не дело это все-таки, товарищ ефрейтор. Ведь был у нас уже разговор. А что у тебя в сумке? Разве вы еще не убедились, что враг перед нами жестокий и коварный, он на все может пойти и не постесняется применить отравляющие вещества…
Токарев лениво потянулся:
— Да не переживайте вы так, товарищ лейтенант. Вон немецкий офицер, которого Синицын приволок, он ведь тоже был без противогаза.
— Сравнил! Им-то чего бояться? Мы химическую войну не начнем.
— Мы, значит, должны воевать по правилам, а фашистам закон не писан? Да вы садитесь, товарищ лейтенант. В ногах правды нет. Отдохните немного.
Хониев пристроился возле Токарева, продолжил разговор:
— А ты что, еще не понял, что мы и фашисты воюем по-разному? Читал же ведь, они в самом начале войны стали топить наши госпитальные суда. Что же, и нам так же расправляться с их ранеными?
— Я бы лично, — у Токарева сузились глаза, — ни одного фашиста в живых не оставлял. И госпитали их бомбил бы, и газами всех травил… Собакам — собачья смерть.
— Ну, загнул!
— Так это мое личное мнение. Я при нем и останусь, а воевать буду — как все. — Он помолчал, вздохнул. — Но что это мы все о войне да о войне? Война от нас и так никуда, не денется. К сожалению… А сейчас у нас передышка. Давайте-ка плюнем на войну и закатимся в нашу Элисту…
— Это каким же образом?
— А мысленно. Хотите, я вам про свою Татьяну расскажу?
— Ты и так нам все уши прожужжал.
— Э, нет! Я ведь еще не рассказывал, как мы с ней познакомились. А это, честное слово, история любопытная.
Как ни странно, но за все время армейской службы в Забайкалье Токарев редко упоминал о Татьяне. А как началась война, так он все чаще стал о ней думать и готов был говорить о ней с кем угодно и сколько угодно. Он и сам этому удивлялся и философствовал про себя: «В дальнем-то тылу, наверно, интересно о войне рассуждать, а тем, у кого война и смерть под боком, приятней вспоминать о мирной жизни, о том светлом, хорошем, что осталось в прошлом».
Хониев, освободившись от автомата, прилег рядом с Токаревым, подложив под голову полевую сумку. Повернувшись к нему, поощрительно сказал:
— Ну давай, выкладывай свою историю.
Облизнув сухие губы и устремив затуманившийся взгляд в небо, Токарев приступил к рассказу:
— Итак, товарищ лейтенант, мы — в Элисте. Перед армией я работал на стройках десятником, а до этого…
— Погоди, погоди. Я в строительной иерархии слабо разбираюсь. Десятник — это кто?
— Ну, какое-никакое, а начальство. Десятник руководит рабочими, выполняя указания прораба. Раздает наряды бригадам, следит за тем, чтобы каждый выполнял свою норму, чтобы стройматериалы прибывали вовремя и в достаточном количестве, принимает уже выполненную работу. Ну… как бы это сказать… десятник на стройке — это вроде как у нас помкомвзвода.
Хониев засмеялся:
— Ну вот, теперь понятно. А у Татьяны твоей какая должность на стройке?
— Сейчас и она — десятник…
— Ого! И под началом у нее, значит, несколько бригад? А в бригадах — молодые джигиты?
— Джигитов-то, наверно, всех на фронт отправили. Так, сосунки остались…
— Все равно, Андрей, плохи твои дела. У волчат тоже острые зубы. И опасно доверять им пасти овец.
— Ваш намек понял, товарищ лейтенант! — Токарев видел, что лейтенант старается его поддеть, и занял оборону: — Только моя Татьяна не поддастся самому зубастому волку! Уж она любому сумеет дать от ворот поворот!
— Ты так в ней уверен?
— А вы разве не верите в свою Нюдлю?
— Верю — как в себя.
Усмехнувшись чему-то, Мутул снова подтрунивающе проговорил: