— Сама она из Рудни, товарищ майор. Как туда вошли немцы, она убежала в лес вместе с другими жителями. Мы уже встречались с ней, она все про себя рассказала. Отец у нее капитан, командовал ротой в мехкорпусе.
— Где же он сейчас? — Миронов так и впился в Римму испытующим взглядом.
— Не знаю…
— Может, уже в окружении? Или в плену у фашистов?
— Я не знаю. — Голос у Риммы был тихий, в глазах стояли слезы.
Миронов повернулся к Хониеву:
— Видите, она и про себя-то ничего не знает. И это для вас надежный источник информации?
— Так ведь, товарищ майор, многие сейчас от своих близких вестей не имеют. А Римма…
— Ее Риммой зовут?
— Да, товарищ майор. Ей можно верить!
Римма сказала дрожащим от слез голосом:
— Я… я комсомолка. Вот мой комсомольский билет.
Майор покрутил в руках красную книжечку, вернул ее Римме:
— Ну… Слушаю вас…
Но Римма так разволновалась, что, путаясь в словах, стала лишь повторять бессвязно, что под Демидовом полно немцев и нашим нельзя туда идти, нельзя, нельзя! Не выдержав, она расплакалась, и Миронов поморщился брезгливо:
— Утрите, утрите слезы. Вы же, как утверждаете, комсомолка, а не какая-нибудь старорежимная гимназисточка.
— Товарищ майор, — попытался заступиться за Римму Хониев, — она ведь из леса пришла, там скрываются от немцев жители здешних мест, и им наверняка многое известно.
— А вас я не спрашиваю! — оборвал его Миронов. — По-моему, вы знакомы с данными полковой разведки? Немцы еще не успели закрепиться в Демидове. А эта девица уверяет нас, что у врага уже подготовленные позиции перед Демидовом! Можем ли мы серьезно отнестись к ее словам?
— Товарищ командир! — Слезы у Риммы уже высохли, но голос звучал умоляюще. — Может, ваша разведка там днем была. А немцы вышли из города поздним вечером…
— …Чтобы во всеоружии встретить наш полк? — иронически закончил за нее Миронов и, обращаясь к окружающим, развел руками: — Ну, извините меня… Откуда же они узнали о готовящемся наступлении? И было ли у них время, чтобы устроить нам засаду? Нет, это все несерьезно. Мы ведь располагаем определенными сведениями. На основании этих сведений составлен план операции. Что же, прикажете ломать его из-за истерических россказней этой девицы?
В это время два полковых разведчика привели дряхлого старика, сгорбленного, с большой лысиной, окруженной венчиком седого пушка, с растрепанной бородой — он походил на святого с плохой иконы. Один из разведчиков, взяв под козырек, четко отрапортовал:
— Товарищ майор! Нам было приказано обследовать дорогу, по которой идет полк. Мы зашли в деревню Сенино, народу в ней ни души, вот только этого деда встретили, он сидел возле своей избы.
Майор поднял на старика свой холодный, подозрительный взгляд:
— Это ночью-то? Что же ты там делал?
— Дык это… верно они говорят: сидел… На завалинке.
У старика выпали уже почти все зубы, и он шепелявил.
Майор насмешливо сузил глаза:
— Сидел? В кромешной темноте? В безлюдной деревне? Самое сейчас подходящее занятие — в одиночестве звездами любоваться…
— Это зачем… звездами? — обиделся старик. — Годы у меня преклонные. Не спится ночами. Я и сижу на воздушке́… Думаю… Чичас-то есть о чем подумать…
— Сократ выискался, — снова жестко усмехнулся майор. — Куда же все твои односельчане подевались?
— Дык, сынок… В лес все ушли. Ведь, того и гляди, немцы вот-вот появятся…
— Так… И ты, значит, остался поджидать немецкую армию? Почему не ушел в лес вместе со всеми?
— Дык куда же мне? Силов-то совсем уж нет… Одной-то ногой я уж в могиле. Да и какой резон мне избу-то свою покидать? Я тут родился, тут мне и доживать свой век.
— Под немцами? Ты ведь считаешь, что они придут в твое село?
— Придут, сынок, всенепременно придут. Такая у них силища — все прут да прут…
— И тебя радует это?
Старик вскипел:
— Да на кой ляд они мне сдались? В этой землице схоронены и деды мои, и прадеды. И все они живота не жалели, защищая родной очаг, милую сердцу Смоленщину, край русский… Кто тут только не побывал: и псы-лыцари немецкие, и польские паны, и шведы, и хранцузы со своим Бонапартишкой. И доблестные предки мои таким хлебом-солью их встречали, что они только и думали, как поскорей ноги отсюда унести. А ты говоришь: я немцу радый. Дык мне с этими гансами-то уже привелось биться, и в первую мировую, и в гражданскую. Много они тут нашей крови пролили. Дык и мы в долгу не оставались.
— Ты мне своими побасенками-то голову не морочь, — рассердился Миронов. — Тут логика простая: если все ушли из деревни, а ты один остался, значит, вознамерился ждать немцев…