Уже занимался рассвет, и у горизонта как будто кто разлил яичный желток. Воздух становился все светлей и прозрачней, как отмытое стекло. А тишина по-прежнему была необъятная, недвижная, и хотелось, чтоб хоть ветерок ее потревожил, набежал бы на рожь, заставив ее закачаться, зашелестеть…
Ни дуновения, ни звука…
Хониев невольно залюбовался окружавшей его красотой. Как удивительна смоленская природа! Лесные чащи — и мелколесье, речки, поросшие по берегам деревьями и кустами, дороги с подъемами и уклонами, змеящиеся вдоль лесов и среди золотистых хлебных нив.
Эх, завалиться бы сейчас в буйную рожь, смотреть в небо, заложив руки под голову, и сочинять стихи…
Кто-то осторожно дернул Хониева за рукав:
— Товарищ командир! Товарищ командир!
Хониев, очнувшись от своих мыслей, повернул голову вправо: возле него семенил босыми ногами по дороге деревенский паренек лет пятнадцати-шестнадцати, худенький, белобрысый. Он все поправлял на себе армейскую фуражку, которая была ему велика и то и дело съезжала на затылок, а глаза его смотрели серьезно, требовательно.
— Товарищ командир!
— Ну, что тебе?
— Там фашисты, товарищ командир. — Паренек вытянутой рукой показал направо от дороги. — Они с ночи во ржи засели.
— Тебе-то откуда это известно?
— Да мы с ребятами… Мы же знаем, что немцы уже близко… Ну, разведали тут все вокруг.
Хониев усмехнулся:
— Развелось, гляжу, разведчиков!
— Мы все по правилам, товарищ командир! Пробирались во ржи по-пластунски, чтоб никто не мог нас заметить.
Хониев легонько сжал ему плечо:
— Ты потише говори… разведчик. Не дома ведь, чтоб во весь голос-то орать. Так что вы увидели?
— А немцев тьму-тьмущую, с пулеметами, орудиями.
Хониев ласково потрепал паренька по спине:
— Ох, разведчик, разведчик… Ты сам-то откуда будешь?
— Я сенинский. А учился в Демидове, в десятилетке. Мы вот по этой дороге в школу ходили. Знаем эту местность как свои пять пальцев.
— Вон как!
Хониев нахмурился. Нет, не может быть, чтобы оказались ложными и лишь случайно совпали сведения, сообщенные и Риммой, и стариком, а теперь вот этим подростком. Зря комполка не придал им должного значения. Немцы-то, видать, и вправду надумали заманить 46-й полк в западню. Впрочем, его и заманивать не надо — сам, по выражению деда, лезет на рожон.
Беда, говорят, не предупреждает о своем приходе. Неужели она затаилась здесь, в этой желтой неподвижной ржи, вытянувшейся в рост человека?
Хониев не спал всю ночь, глаза у него к рассвету стали слипаться, но слова белобрысого паренька прогнали сон, он провел ладонью по лицу, словно стирая остатки дремоты, спросил:
— Так ты, значит, школьник?
— Уже в восьмой перешел, товарищ командир, — солидно, подражая степенности взрослых, ответил паренек, в который уж раз поправляя свою фуражку.
— Ну, совсем мужик! — с доброй иронией похвалил его Хониев. — Как звать-то тебя, братец?
Видя, что с ним разговаривают как с большим, парень приосанился, застегнул на все пуговицы свою линялую, в бледный горошек косоворотку:
— Митька. — И тут же торопливо поправился: — Дмитрий.
— Что ж, Дмитрий, прими от меня командирское спасибо. — Хониев вздохнул. — Только как бы ты уже не опоздал со своими сведениями…
У Мити загорелись глаза:
— Так вы мне верите? А то другие прогоняли меня, даже и не выслушав толком. Я несколько раз к вашей колонне подходил, хотел предупредить насчет фашистов, а ваши командиры только рукой на меня махали: мол, иди домой спать, мы тут и без тебя разберемся.
— К кому ты подходил?
— Не знаю. У всех пистолеты в кобурах, — значит, командиры. Ваша колонна тогда еще через Сенино шла…
Митя, вытерев тыльной стороной ладони пот со лба, поглубже нахлобучил на голову свою фуражку. Он шел рядом с Хониевым, поглядывая на него испытующе: поверил тот ему или нет?
А Хониев хмурился, предчувствие близкой беды сжало ему сердце. Он внимательно, с тревогой осматривался по сторонам… Надо бы послать связного к Орлову, предостеречь его от возможных сюрпризов, которые готовит враг. И нескольких бойцов не мешало бы отправить в разведку — и вперед, и влево, и вправо.