Ребята почмокали завистливо:
— Эх, не в Забайкалье бы нам служить, а в твоем ауле. Там бы мы согласились тянуть солдатскую лямку хоть десять лет!
Сырбай, которому из аула постоянно приходили посылки, исходившие яблоневым духом, доставал из кармана яблоко, огромное, румяное, и подбрасывал его вверх, как мячик:
— А ну, братья-разведчики, кто из вас самый ловкий?! Ловите!
Пытаясь отобрать друг у друга яблоко, бойцы устраивали кучу малу, поднимая хохот и галдеж, а Сырбай с укором качал головой: «Эх, не умеете вы бороться по-настоящему!» — засучивал рукава и врезался в самый центр свалки, откидывая ребят в сторону, как мошки с мукой, — в конце концов, он и завладевал яблоком. Все пялились на него восхищенно: ну и силач!..
Вот и сейчас, в поединке с Лайкиным, Кунанбаев в последний раз показал, какой он сильный. Казалось, сама родная земля налила его своими соками, как крепкое яблоко…
Но никто из друзей не видел этой схватки, свидетелями его предсмертной победы были только зеленые кусты, зеленая трава Смоленщины и белое солнце в голубой вышине.
Земля бережно покоила его в своей теплой материнской ладони…
Вот кончится война, и родителям Сырбая придет в аул весточка, где будет сказано, что ефрейтор Кунанбаев пропал без вести. Ведь его могут и не найти в этой роще… Но Сырбая долго еще будут ждать в родном ауле…
Жизнь покидала его, и, казалось, он отдавал земле ее же соки…
Сырбай смотрел потухающими глазами на солнце и мысленно спрашивал его: «Солнце, ты видело, как я одолел врага? Я не подвел свою Родину, своих командиров, своих братьев-красноармейцев… Солнце, солнце, я всегда был твоим лучиком, я всегда делил тепло своего сердца с другими людьми. Сейчас оно остывает, а ты щедрее грей мою землю! Я твой, солнце!..»
И Сырбай, прощаясь с жизнью, с землей, с небом, протянул руку к солнцу…
Он протянул ее — в бессмертие…
Лапшин так и не дождался младшего лейтенанта Лайкина, ушедшего в рощу поговорить с деревенскими жительницами. Из рощи донеслись до разведчиков выстрелы, и все решили, что Лайкин и женщины напоролись на немцев и погибли в перестрелке.
Не вернулся в свое отделение и Кунанбаев.
Как ни ломал голову Лапшин, не мог придумать, что же ему делать: вести разведчиков в штаб или оставаться здесь, дожидаясь указаний из штаба, о которых говорил младший лейтенант, или попытаться выбить немцев из рощи, где они, видимо, засели? Роща-то эта находилась как раз на пути между штабом и разведчиками…
А может, следует сперва послать кого-нибудь в рощу, на разведку? Это-то их прямое дело…
Уже начало темнеть.
В небе послышался гул самолетов. По шуму моторов Лапшин определил: это фашистские транспортники.
Разведчики, задрав головы, принялись считать: один… пять…
Самолеты плыли над расположением полка безбоязненно и спокойно, и вдруг с них посыпались темные шарики, они устремились к земле, потом словно вспыхнули — это раскрылись купола парашютов, и парашютисты опустились в разных точках окрестности.
Немцы сбросили десантные группы.
Одна из них приземлилась в роще, недалеко от разведчиков. Теперь-то уж стало ясно, что надо делать: готовиться к бою с фашистскими десантниками.
Глава шестнадцатая
БИТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО ДЫХАНИЯ!
Когда налаженная с таким трудом связь между КП и батареей Бровки была внезапно оборвана, Баталов, находившийся с двумя своими связистами на батарее, позвал подчиненных:
— Хомутов! Шлеев! Придется нам пойти посмотреть, где поврежден провод. Поживей, поживей, ребята!
Втроем они затрусили вдоль провода, змеившегося в траве, и обнаружили обрыв возле старой бани. Отсюда младший лейтенант Лайкин еще утром направил Баталова по ложному пути, к трясине, которая чуть не засосала всех связистов. Сейчас баня была вроде пустая.
Провод был перебит снарядами в нескольких местах; другая, уцелевшая его часть виднелась далеко за баней.
Нарастив найденный конец провода, связисты собрались было двигаться дальше, но не сделали и нескольких шагов, как откуда-то из-за бани по ним ударил пулемет.