Поезд на этом перегоне шел медленно, предоставляя Мутулу возможность получше рассмотреть открывшуюся перед ним картину.
Аул весь был как на ладони. Выстроились в один ряд, как копны сена, куполообразные юрты. Полог одной из них, закрывавший вход, задрался и трепетал на ветру, словно крыло птицы. Над маленькими печурками, стоявшими возле каждой юрты, вились прозрачные дымки. Хозяева растапливали свои печки кизяком, и Хониев с наслаждением вдохнул кизячный дым, задержав его в легких, как это делают заядлые курильщики. Кому-нибудь, может быть, этот дым показался бы горьким, едким, а для степняка-калмыка нет на свете ничего родней, чем запах горящего кизяка!..
Казахи хлопотали возле своих юрт. Мутул обратил внимание на проворную казашку в белом платке, готовившую обед. Сняв крышку с казана, она споро помешивала в нем поварешкой.
Вот таким же белым платком мать Мутула, когда он был маленький, вытирала с его лица грязь и слезы…
Юрты кончились, их сменила длинная вереница саманных домиков с маленькими мутными окнами. На трубы домов вверх днищами надеты ведра. «Здесь, наверно, казахи зимуют», — подумал Мутул и про себя сравнил скопище домиков со стадом верблюдов на отдыхе. Жаркой летней порой верблюды любят поваляться в степи, на пропеченной солнцем земле, лениво перемалывая жвачку.
Перед домами, задрав короткий хвост, с веселым ржанием возбужденно носился взад-вперед белый жеребенок. Услышав протяжный гудок паровоза, он застыл на месте как вкопанный, подняв морду и навострив ушки, подобные разведенным лезвиям ножниц.
Протянув вперед руку, Хониев губами позвал:
— Ну!.. Иди, иди сюда, малыш!..
Жеребенок подождал-подождал и пустился вскачь рядом с поездом. Копытца его, чудилось, не касались земли, он походил на лебедя, летящего низко над землей к недальнему озеру.
Километрах в двух от аула казахи косили траву. На угодье шумели, стрекотали машины, в которые запряжены были верблюды и лошади. Верблюды, их было четыре пары, вышагивали не спеша, важно и лениво, с таким видом, будто делали своим хозяевам одолжение, а когда погонщики подстегивали их, они чуть поворачивали вислогубые морды и недовольно косились на обидчиков: эй, поосторожней!.. А вот лошади, тянувшие за собой тарахтящие конные грабли, казалось, не знали устали, они споро переступали ногами, поступь их исполнена была какого-то упорства и неутомимости. Почти все сено уже собрано было в валки, солдатскими шеренгами выстроившиеся на лугу.
Хониев одобрительно цокнул языком, и ему вспомнилось, как он сам работал на сенокосе, управляя конными граблями.
Мутул умел укрощать молодых коней, умел обращаться с ними, хотя поначалу они часто сбрасывали его на землю, и оттого руки и ноги у мальчика вечно были в синяках и ссадинах. Все же, даже прирученные, они сохраняли буйный норов, и их опасались запрягать в косилки, телеги, конные грабли.
Верблюды вели себя спокойней, были выносливей, их ставили на самые трудные работы: перетаскивать тяжелые грузы, выкачивать воду из колодцев, когда нужно было поить овец. Мутул любил, забравшись на верблюда зимой, устраиваться менаду двумя горбами — там было тепло, как на русской печке.
Но в то же время верблюды отличались своеволием и упрямством и капризничали, как малые дети. Если уж им попадала вожжа под хвост и они начинали артачиться, то никакими силами нельзя было стронуть их с места. Сколько ни кричи на них, сколько ни хлещи — они не шелохнутся. Бывало, рассерженный верблюд ложился на землю, подогнув под себя ноги. Кнута верблюды вообще не выносили, и, когда их били, они приходили в неистовство, могли разорвать упряжь, поломать оглобли. Или плевались, вытягивая шеи. В такие минуты к ним лучше было не подходить.
И вот этих своенравных упрямцев Мутул приучил таскать за собой конные грабли.
…Луга, где косили сено, остались позади. Хониев снова взглянул на часы. Ого, скоро уже и ужин!.. Хватит озирать окрестности. Хватит воспоминаний. Пора к бойцам, он ведь хотел позаниматься с ними.
Взяв снайперскую винтовку и баллистические таблицы, Хониев сел на нары и позвал к себе своих бойцов.
Глава третья
ДОРОГА ВЕДЕТ В МОСКВУ
Как тропа внезапно обрывается на берегу реки, так оборвался, остался позади месяц июнь. И новый, июль, возник — как начало тропы уже на другом речном берегу.
Каждый день бойцам зачитывались печатавшиеся в газетах сообщения о ходе военных действий близ наших границ, а потом — сводки Совинформбюро. То, что в них говорилось о постепенном отходе наших войск, о боях за наши города, вызывало у бойцов не столько даже горечь, сколько недоумение. Как же это так — вражеские полчища продвигались вперед по нашей территории! 28 июня гитлеровцы вступили в Минск. Бойцы встретили это сообщение мрачным молчанием, и весь день были как в воду опущенные… Но еще сражалась пограничная Брестская крепость, наши части упорно обороняли многие города, а на отдельных участках предпринимали мощные контрудары. Слыша об этом, бойцы оживлялись, вновь в вагоне искрились шутки, и Токарев, обретая прежнюю бодрость, ликующе говорил: