Выйдя на балкон, он отодвинул в сторону вешалку для белья, чтобы освободить место, и подошел к перилам, покрытым коркой голубиного помета. Как он любил стоять за теми перилами, когда был маленьким, глядя на деревья, которые тянулись до железнодорожных путей вдали! Он вспомнил, как Ма стояла рядом с ним, рассказывая о том, что весь Восточный Дели был когда-то джунглями, полными змей и леопардов, и как люди купались в реке Ямуна, прежде чем она превратилась в черный поток нечистот. Он скучал не по самим историям, а по тому, как она их рассказывала: медленно и мелодично, чуть вздернув подбородок, улыбаясь уголками глаз.
Теперь все деревья сменились многоквартирными домами, такими же, как их дом, – постоянно расширяющейся колонией серых пятиэтажек, которые не позволяли его взгляду отклоняться слишком далеко. Все, что он мог видеть с балкона, – улицу внизу: пыльную дорогу с выбоинами, которая тянулась вдоль разбитого тротуара, заваленного розовыми полиэтиленовыми пакетами и обертками от мороженого, забивавшими водостоки, в результате чего канализация каждый сезон дождей переполнялась. Единственным светлым пятном было одинокое дерево гульмохар, по-прежнему стоявшее у дороги. Каждое лето на несколько недель оно освещало унылую улицу огненно-красной вспышкой, осыпая тротуары алыми лепестками. Когда гульмохар цвел, он позволял хоть на миг забыть о жаре и грязи внизу и с удивлением поднять широко раскрытые глаза, ощутив себя ребенком, который жаждет взобраться на высокие ветки, ближе к пылающим цветам. Ма говорила, что гульмохар по-английски называется майским деревом, потому что цветет в мае. «Осталось десять месяцев», – посчитал он на пальцах и вздохнул.
Биолюминесцентный – вот какое это было слово; он вспомнил и улыбнулся. В чем ему не было равных, так это в правописании. Не нужно было учить слова, не нужно было даже их знать – буквы просто сами складывались в голове, щелк-щелк, и все. Если честно, трудно было не считать это сверхспособностью. Его любимой книгой номер один на все времена был «Карманный тезаурус» Роже. Отец однажды назвал чтение пустой тратой времени, но что он понимал? Вот Ма понимала. В колледже она изучала английскую литературу, поэтому знала почти столько же слов, сколько и он. Гораздо больше, чем отец, который однажды спросил ее, сколько букв «л» в слове «аппликация». Конечно, он был каким-то суперумным ученым, работавшим на правительство, но для Ади не имело никакого значения, что это не Ма ходит на такую крутую работу и что не отец занимается хозяйством и руководит разве что тетей Риной.
Он увидел ее краем глаза, когда повернулся, чтобы идти в комнату, и замер. Это была тень, фигура темнее неба, сидевшая на крыше через улицу. Она походила на старинный горшок, на темную вазу, из которой выползала змея; змея с серебряным клювом, сиявшим в угасавшем свете. Нет: это была птица, большая птица – гриф? – и на ее лысой голове можно было разглядеть глаз, блестевший, как мрамор, смотревший прямо на него. Он и раньше видел стервятников, обычно на шоссе у реки, но в этом было что-то особенное: тот сидел совершенно неподвижно, склонив голову набок, как ювелир, разглядывающий трещины в бриллианте. Казалось, их соединяет невидимая проволока, потрескивающая темной энергией и посылающая искры до кончиков пальцев ног.
Вернувшись в дом, Ади захлопнул балконную дверь, включил свет, холодильник и телевизор, сел на диван и закрыл глаза.
2. Следите за языком, мистер Шарма
«50 ЛЕТ НЕЗАВИСИМОСТИ», – гласил плакат над школьными воротами. «НЕЗА» было шафраново-желтым, «ВИСИ» – белым, а «МОСТИ» – зеленым; цвета флага Индии лишний раз напоминали, чьей именно независимости пятьдесят лет. Новым был не только плакат; за лето вся школа преобразилась. Дорожки вычистили до блеска, трава на игровой площадке сияла зеленым, а старые ржаво-коричневые стены покрывал новый слой ярко-красной краски, отчего казалось, будто с них соскоблили древнюю корку.
Возвращение в школу после каникул всегда ощущалось как-то странно, словно пряная смесь радостного волнения и страха. Но в этом году Ади не чувствовал ни малейшей радости. Двое его друзей больше не учились с ним в одном классе – и Монти, и Джея-Пи после экзаменов перевели в секцию «С», где всё было немного круче: волосы длиннее, голоса громче, воздух немного свободнее. А он остался в секции «А», кладбище, набитом очкариками-подхалимами. Монти и Джей-Пи обещали дружить с ним, как прежде, но он знал, что так не бывает.