— Вероятно, он счел меня несъедобным. Принял за гриб мухомор. Но, по-правде, я сам теряюсь в догадках, — ответил я, почесывая в затылке. — Для меня это тоже тайна. Я уж полагал, что мне пришел конец. Перетрухнул, словом, я сильно. До сих пор мороз по коже пробегает.
— Представляю, Володя. Я бы, например, сразу грохнулась в обморок. И ни чуть бы этого не стыдилась. Между прочим, ты первый, кто так близко его видел и сумел уцелеть.
— А Вика, дочь Марека?
— Она видела его издалека. Это не одно и то же.
— Погоди, Юля. Но ты же сама уверяла меня, что Помойника не существует в природе, — вспомнил я.
— Извини, я не хотела нагружать тебя этим монстром. Мне было бы жалко, если бы ты испугался и уехал из нашего поселка, — смутившись, произнесла она.
— Не испугался бы и не уехал.
— Как знать. Но все-таки я не понимаю, как ты сумел уцелеть?
— Случайно, Юля. Чисто случайно. Поэтому не велика моя заслуга, — усмехнулся я. Поводил пальцем по клеенке на столе, изображая контуры Помойника, и предложил: — Может, желаешь чего-нибудь выпить?
— Желаю. Но ты давай не суетись. Я принесла с собой, — сказала она, подняла с пола свою сумку и достала из нее три банки пива.
— Спасибо. Ты моя спасительница. Из запасов Кривоноса? Я-то считал, что Генка давно все уже уничтожил, — заметил я, беря одну банку, предусмотрительно открытую для меня Юлей.
— Нет. Это — из моих собственных запасов. Кривонос будет не в обиде. Что, значит, твоя Татьяна тебя бросила?
— Почему вдруг сразу бросила? Она просто подалась на заработки в Москву. Короче говоря, погналась за длинным рублем. Кстати, разве ты сегодня не работаешь?
— Отстал, Володя, ты от нашей поселковой жизни. К твоему сведению, мы взяли в магазин новую продавщицу — девушку из соседней деревни. Я попросила ее подменить меня до обеда, — сказала Юля и сделала один за другим два больших глотка пива из банки. И все же чувствовалось по ее движениям и манере общаться, что сегодня она была непривычно скованной и напряженной.
— Поздравляю с прибавлением штата.
— От Марека я слышала, что вроде бы ты сбираешься нас покинуть. Вслед за Татьяной.
— Скорее всего. Но Татьяна тут не причем. Понимаешь, наскучило бить баклуши. Пора сменить обстановку и устроиться на работу. На нормальную работу. А здесь что? Не идти же мне на свалку в подчинение к Кривоносу копаться в мусоре и собирать пустые бутылки.
— Вероятно, ты прав. Занятие — и впрямь незавидное, — дернула она плечиком и, после короткой паузы, вызванной очередным глотком пива, спросила: — Знаешь, Володя, почему я к тебе пришла?
— Конечно, — ответил я, приняв молодцеватую позу. — По причине моей мужской неотразимости.
— Ну, это само собой, и не обсуждается, — кивнула Юля. — Но, пока ты еще не уехал, я хотела тебе сказать, что Виктор был моим отцом.
— Да-а, — удивленно протянул я и тотчас вспомнил про прибранную могилу дяди под кустом сирени на местном кладбище. Вот, оказывается, кто за ней ухаживал.
— Точно, — подтвердила она. — Я его дочь.
— Почему тогда ты рыжая?
— Не волнуйся, это не чубайсовский след. Рыжая я в материнскую родню.
— Спасибо, успокоила.
— История, в общем, такая… Рассказать?
— Естественно, — кивнул я.
— Тогда слушай. Моя мать Ульяна — ты хорошо ее знаешь — работала по молодости у Виктора на ферме птичницей. Он же у нас при коммунистах был большим начальником, — начала Юля.
— Да, Марек говорил мне об этом.
— Ну, она и сошлась с ним. Шуры-муры. Любовь-морковь. В результате, как водится, забеременела. Но что-то у них там не сложилось, не склеилось, и она ничего ему об этом не сказала. Между прочим, мать была настоящей красавицей и очень гордой. Он тоже красивый и гордый. Впрочем, кто сейчас их разберет? Кто был красивее и более гордым. Столько лет минуло. Разругалась она, значит, с Виктором и сбежала в Москву. Устроилась на стройку маляром и получила место в общежитии. В этом общежитии родилась я. Но жить в Москве одной, без родственников, с грудным ребенком на руках, на маленькую зарплату — не сахар. Сплошное мытарство. Поэтому, когда умерла моя бабушка и отписала ей свой дом, она вернулась в Вихляево. Даже не раздумывала долго.
— Печально, но жизненно, — заметил я. — Но неужели здесь никому не было известно, что Виктор твой отец?
— В том-то и дело, что нет. Мать никому об этом не говорила. В поселке считали, что она родила меня от какого-то своего столичного ухажера. Причем от такого, о котором и вспоминать-то не желала.