Управляться с парусом Подсохин не умел, но изо всех сил старался. Нам удалось достичь какой-то точки метрах в пятистах от берега, и дальше как-то не пошло. Мы менялись местами, садились по очереди за румпель, разворачивали парус и вправо, и влево. Но, надо сказать, что мощная Славкина фигура всё равно хорошо смотрелась на корме, он показывал Норме окрестности, спрашивал её впечатление и время от времени радостно и громко (чтобы иностранный человек понял его) приговаривал:
— А всё-таки, Норма, не дошли немцы до Сибири, да? Вот скажи, не дошли? Во-о! Видишь.
На швертботе был установлен «Ветерок», и Славке пришлось воспользоваться его помощью, чтобы вырваться из заколдованного круга и доставить нас обратно до берега. Подсохин поднял отвороты высоких сапог, слез в воду и за руку провёл Норму на нос, откуда она чуть-чуть неловко спрыгнула на берег.
— Давай, Серёга, затаскиваем. Ты с одного борта, я — с другого. И-и раз…
Судно упиралось днищем в прибрежную гальку, наши ноги разъезжались, и пальцы срывались с мокрого фальшборта. Мы отказались от предложенной Нормой помощи и начали немного нервничать, — любой занервничает, оказавшись не на высоте в глазах иностранки.
Мы погнули шверт. Лицо Подсохина стало в цвет его рыжей бороды, мои ноги уехали под лодку, и, лёжа на спине, я увидел, как судно поползло вверх.
— Ein, zwei… — Норма держалась за ручку на носу швертбота. И мы втроём вытащили его. Славка стоял, свесив длинные жилистые руки, и пялился на женщину.
— Это ничего особенно, — я раньше немного училась джиу-джитсу, — сказала она своим глуховатым голосом, отряхивая ладони. — Даже могу немного кружить.
Я выливал воду из калоши и зазевался. Норма подхватила меня на спину, держа за шею и за ногу, и подняла на воздух. Передо мной завертелись камни, два раза мелькнули обшарпанный борт и калоша, которую я выронил, а потом меня опустили на землю. Норма блеснула глазами, медленно подняла с земли свою куртку, фотоаппарат и, расчехляя его на ходу, побрела к живописному скальничку над озером. А мы понесли парус и мотор к Костоцкому.
— Нет, Эрик, ты понимаешь, это такая женщина! Такая женщина… — чуткий Подсохин уже оправился от неудачного плавания и вытаскивания лодки. Он видел, как я, растопорщившись, болтался на спине пожилой худенькой немки. И он простил себе неудачу. — Очень даже неслабая женщина. Вот если бы она ещё и не курила…
Норма три дня собирала грибы и терялась. Костоцкий ездил искать её на Серке или посылал ребятишек. Собранные подберёзовики, грузди и маслята она никому не давала чистить, уносила своё ведёрко к ручью и сидела там на корточках, с сожалением разглядывая добычу. Самых ядрёных и бравых красавцев Норма откладывала в сторонку и чистила их последними, да и то принималась за это только после того, как её раза два или три торопили.
— Мне очень жалко их разрезать.
Подсохин несколько даже оставил своё самолечение, которым занимался каждую свободную минуту, и озаботился здоровьем Нормы. Он приглашал её в гости и поил разными травяными взварами, зачитывал куски из книги Порфирия Иванова, из брошюры под названием «Лечение лимонами», из каких-то своих тетрадок.
— Бросай, Норма, эту соску свою. У тебя ж, наверное, от дыма уже не лёгкие, а гнильё одно. Зубы опять же портятся. У тебя случается, что изо рта воняет? А между прочим, вот раз ты куришь, то очень хорошо по утрам уриночкой рот полоскать. Причём, самое лучшее — не свежую брать, а выдержанную. Да не смотри ты на этих дураков, они своё же здоровье не берегут, а только ржут, как идиоты. Эрик, тебе не интересно, — выдь.
Норма честно смотрела в холодные, убеждённые Славкины глаза и кивала.
— Да, лучше маленько выдерживать. Утром поссышь, и оставь в баночке на сутки… Хотя и парная урина — тоже неплохо.
Подсохин знал, что полностью здоровых людей не бывает, и поэтому неустанно лечил себя, жену, детей, соседей, туристов. Если человек не хотел признавать себя больным, то приходилось лечить с расчётом на предполагаемые будущие недуги, то есть заниматься профилактикой. Он сломал ребро пожилому Мише Шестакову, прохрущивая позвонки. Дочке при первых симптомах простуды наложил на шею мочевой компресс и заставил носить его, пока по телу не пошли устрашающего вида прыщи. «Это не прыщи, это гадость из организма выходит».
Приведя в идеальный порядок свои грядки, отработав на покосе или в саду, он садился к столу и изучал новые брошюрки и журналы, посвящённые народным средствам лечения. Это отвлекало его от всего, что происходило вокруг.