Во время извержения в 79 году погиб знаменитый римский писатель Плиний Старший, автор «Естественной истории». Последние минуты его жизни, непосредственно связанные с Драматическими событиями в Кампании, были подробно описаны через несколько лет его племянником Плинием Младшим в двух письмах к Корнелию Тациту. Эти два письма воспринимаются как репортаж с места событий, составленный очевидцем и дошедший до нас из глубины веков.
Плиний Младший описал стихийное бедствие, пережитое им самим в Мизене, так живо и с такой точностью, что его письма через девятнадцать веков не потеряли своей документальной ценности. Недаром в современной науке о вулканах утвердилось понятие «плинианский тип извержения».
Письма Плиния Младшего.
«Плиний Тациту привет.
(1) Ты просишь меня описать тебе гибель моего дяди, чтобы ты мог вернее рассказать об этом потомству. Благодарю: его смерть будет прославлена навеки, если люди узнают о ней от тебя.
(2) Хотя он будет жить вечно, потому что умер при разрушении прекраснейшего края, при памятной гибели целого города с его населением. . . (4) Дядя мой находился в Мизене и лично командовал флотом. За десять дней до сентябрьских календ часу в седьмом мать моя указала ему на появление облака, необычного по величине и по виду. Дядя уже к этому времени погрелся на солнце, облился холодной водой, позавтракал лежа и занимался. Тут он требует сандалии и поднимается на такое место, откуда можно было лучше всего рассмотреть это чудо. Облако поднималось из какой-то горы (смотревшие издали не могли разобрать откуда; позднее узнали, что это Везувий), ни одно дерево лучше пинии не передавало его формы. (6) Оно поднималось кверху, словно высокий ствол, и расходилось ветвями, вероятно, потому, что напор воздуха, только что его выбросивший, слабел и облако под действием собственной тяжести таяло, расходясь в ширину. Было оно местами белым, местами в грязных пятнах, словно подняло вместе с собой землю и пепел. (7) Явление это показалось ему, как человеку ученейшему, важным и заслуживающим ближайшего его рассмотрения. Он приказывает приготовить либурнику и предлагает мне, если я хочу, ехать вместе. Я ответил, что предпочитаю заниматься; случилось, что сам он мне дал задание для сочинения. (8) Он собирался выйти из дому, когда получил записку от Ректины, которую перепугала надвигающаяся опасность (усадьба ее лежала у подошвы Везувия, и бежать оттуда можно было только морем); она молила, чтобы он вырвал ее из такой напасти. (9) Он изменил тогда свое решение: начав как ученый, он кончил как герой. Он распорядился спустить квадриремы и поехал сам подать помощь не только Ректине, но и многим: это побережье было очень заселено. (10) Он спешил туда, откуда бегут другие: он прямо держит путь, он прямо ведет суда на опасность и настолько свободен от страха, что диктует и отмечает все изменения в этом страшном явлении, все его виды, как только уловит их глазом. (11) На суда уже падал пепел, и чем ближе они подъезжали, тем он становился гуще и горячее. Падали уже куски пемзы и черные, обожженные, растрескавшиеся от огня камни. Вдруг неожиданная мель и доступ к берегу прегражден обломками горы. Дядя немного заколебался, не повернуть ли назад, но затем сказал рулевому, который ему советовал это сделать: «Смелым бог владеет, поезжай к Помпониану». (12) Последний находился в Стабиях, на другой стороне залива: море здесь вдается в землю, образуя берега, слегка изгибающиеся и закругленные. Сюда опасность еще не надвинулась, но была очевидна и в случае нарастания велика. Помпониан уже погрузил на суда солдатские пожитки и собирался непременно бежать, как только уляжется противный ветер. Дядя мой, для которого он был попутным, с ним и прибыл; он обнимает трепещущего Помпониана, утешает его, уговаривает и, чтобы утишить его страх собственной беспечностью, велит отнести себя в баню; вымывшись, ложится и обедает весело или притворяясь веселым: и то и другое одинаково велико.
(13) Между тем по Везувию во многих местах широко разливалось пламя и высоко поднялся огонь от пожаров, которые своим блеском и светом разогнали ночную темноту. Дядя, желая успокоить напуганных, твердил, что деревенские жители в смятении не загасили очагов и что горят брошенные. . . усадьбы. Затем он отправился спать и заснул самым настоящим сном. . .
(14) Пространство, ведшее к его помещению, было уже так сильно засыпано пеплом с кусками пемзы, что стоило еще задержаться в спальне — и выйти было бы невозможно. Дядю разбудили; он вышел и присоединился к Помпониану и прочим, кто бодрствовал. (15) Стали обсуждать сообща, оставаться ли им в доме или выйти на открытое место. Дома качались от частых продолжительных толчков: казалось, что они сдвинулись со своих мест и ходуном ходят взад и вперед. (16) Под открытым небом было страшно от падавших кусков пемзы, хотя легких и пористых. Выбрали все-таки последнее, сравнив грозившую опасность. У моего дяди один разумный довод одержал верх над другим; у одних страх перед одним победил страх перед другим. Положив на головы подушки, они привязывают их полотенцами: это было защитой от каменного дождя.