Начнем с картины в амфитеатре, изображающей приготовление к бою. Посредине стоит рослый молодец, который трубит в огромный рог (таких рогов нашли много в Помпеях), вызывая на бой противника. На обеих ногах у него высокие поножи; сзади служители держат шлем и маленький круглый щит. Это — фракиец. Картина из одного помпейского дома дополняет его облик, представив его в полном вооружении: на нем шлем с забралом, закрывающим все лицо, с высоким султаном и круглым козырьком, напоминающим широкие изогнутые поля шляпы; знакомые уже поножи на обеих ногах и в руке национальное оружие его племени — кривой ятаган, который Плиний сравнил с кабаньими клыками. Иногда он изгибался под прямым углом. По этому ятагану и высоким поножам на обеих ногах всегда можно узнать фракийца; круглый щит не всегда обязателен: иногда он представляет собой половину небольшого цилиндра, разрезанного вдоль. Своеобразную юбочку, перехваченную широким поясом, и металлический рукав — обычно на правой руке — носили все гладиаторы.
Противником фракийца на обоих рисунках является самнит, или, как называли этих гладиаторов в императорское время, «гопломах» (от греческого «hoplon» — «вооружение» вообще и «щит» в частности); у него поножи только на одной ноге, прямой короткий меч и очень большой шит тоже в форме разрезанного вдоль цилиндра. На рельефе Скавра изображены два гладиатора без шлемов с трезубцами — это ретиарии (от латинского «rete» — «сеть»). Голова у них обвязана ремнями и отчасти защищена еще высоким, особой формы металлическим нарукавником, надевавшимся на плечо; оружие ретиария состоит из трезубца и сети, которую он должен накинуть на противника (чаще всего мурмиллона) и постараться свалить его на землю. О вооружении мурмиллонов мы почти ничего не знаем; известно только, что оно было галльским, так как другим названием мурмиллонов было «галлы». На шлеме у них находилось изображение рыбы mormyros или mormylos, от которой они получили свое название. Поединок мурмилона и ретиария был рассчитан на то, чтобы представить зрителю мирную картину рыбной ловли: «Не тебя ловлю, а рыбу; убегаешь зачем, галл?», — пели ретиарии, дразня своих противников. В перистиле помпейского дома, где жили гладиаторы, довольно хорошими буквами на стене нацарапано: «объявление Марка Атия Прима: кто хочет хорошей рыбы, пусть требует у Асикия [Асикий, как засвидетельствовано другой надписью, был мурмиллоном] <…> знай — ты сам рыба». Иногда ретиарии сражались не с мурмиллонами, а с «преследователями» секуторами (от латинского «sequor» — «преследую»), одетыми так же, как гопломахи, но только с гладким шлемом, без гребня и без выступающего козырька, за который легко было бы зацепить сеть.
Кроме пеших гладиаторов, сражались еще всадники и есседарии, т. е. колесничники. Эти последние подражали, по всей вероятности, ухваткам британских воинов, о которых Цезарь рассказывает, что они могли повернуть колесницу тут же на месте, как бы мало оно ни было, пробежать по дышлу, встать на ярмо и мигом опять очутиться в колеснице. Что касается всадников, то один, правда поздний, писатель подробно рассказывает, как они выезжают на арену из противоположных ворот «на белых лошадях, в золотых шлемах, с оружием небольшим и удобным».
В гладиаторском вооружении, при всех его различиях, есть нечто общее: доспехи гладиатора, насколько можно судить по экземплярам, найденным в Помпеях, очень красивы и богато орнаментированы, но отнюдь не имеют целью сохранить ему жизнь. Грудь и спина у него совершенно открыты; он закрывает себя только щитом, но если противнику удалось найти открытое место или нанести такую рану, что щит вываливается, то все кончено. Жизнью гладиатора не дорожат, как жизнью солдата; его обязанность развлекать зрителей, и он развлекает их не только своей ловкостью и фехтовальным искусством, но и ранами, кровью, смертью.
Мы не раз упоминали уже о рельефах с памятника Умбрицию Скавру (рис. 45). Они представляют своего рода иллюстрированную программу игр: сообщены имена гладиаторов, их школа (тут все юлианцы), число побед, одержанных раньше, а также исход последнего поединка. К сожалению, надписи значительно стерлись и разобрать в них можно только немногое. Интерес этих рельефов заключается не только в том, что на них изображены вооружение и доспехи гладиаторов: они позволяют заглянуть в их внутренний мир. Художник выбрал темой своей работы заключительный момент поединка, т. е. момент наивысшего трагизма для побежденного и наибольшего торжества для победителя. С острым вниманием настоящего мастера и спокойной объективностью бесстрастного наблюдателя сумел он языком движений и жестов передать чувства, волнующие его героев, без идеализации и лукавого мудрствования. Рельеф начинается изображением двух всадников — Бебрикса и Нобилиора (средняя полоса); первый числит за собой 15 побед, второй 11. Один просто налетает, другой довольно вяло сопротивляется. Из всех групп — это наименее удачная: художник не захотел заглянуть в душу своих героев или не сумел это сделать. Следующие пары гораздо выразительнее и красноречивее. В первой паре пеших бойцов впереди стоит гопломах, опытный боец с 16 победами в прошлом; он ранен в грудь; кровь струится у него из раны; за ним стоит фракиец, его победитель. Оба держатся с таким достоинством и самообладанием, которое сделало бы честь любому философу-стоику. Гопломах поднял вверх руку с вытянутым пальцем: это означает, что он обращается к публике и просит у них помилования: если зрители замашут платками или поднимут пальцы вверх, то он «отпущен» («missus» помпейской афиши); если пальцы опустятся вниз, это приказ победителю добить побежденного. Мудрец, которого Гораций изображает бестрепетно стоящим среди разваливающегося мироздания, не мог бы держаться спокойнее, чем этот раб-гладиатор, для которого мир сейчас тоже рушится. И философ, твердо усвоивший себе, что нельзя превозноситься в счастье, не был бы бесстрастнее победителя, ни единым движением не выражающего своего торжества.
Рис. 45.
Следующие группы полны движения, которое захватывает зрителя так же сильно, как неподвижность первой (не считая всадников). Любопытны фигуры победителя: художник дал их пять раз, постаравшись внести, насколько возможно, разнообразие в позу и жесты бойца. Разнообразие это, однако, чисто внешнее, так как сущность, выражаемая этими жестами, одинакова: перед нами человек, живущий борьбой и для борьбы; сейчас он упоен победой и полон дикого торжества; ему в голову не приходит, что поверженный — это его товарищ. Словно дикий зверь, которому дали отведать крови, он не знает удержу своей свирепости: маленький ретиарий (третья группа), кажущийся почти мальчиком сравнительно с огромными секуторами рядом, схватил за пояс упавшего противника и наступил ему на ногу, словно боясь, как бы он не убежал; огромного гопломаха (продолжение рельефа вверху) распорядителю приходится удерживать действием и словом: он рвется убить раненого товарища, даже не дожидаясь решения зрителей; в следующей паре победитель замахивается на умирающего: сама смерть не вызывает в душе его ни жалости, ни уважения. Следует выделить победителя в четвертой группе; это — натура более тонкая. Битву он выиграл: побежденный бросается от него; победитель откидывается в полоборота, театральным жестом вскидывает щит и, рисуясь своей победой, изяществом и силой, оглядывается на публику: ему нужны аплодисменты, а не кровь.
Если фигуры победителей приоткрыли нам одну сторону гладиаторской души — ее свирепость и тщеславие, то побежденные позволяют догадываться о других ее чувствах: о чисто человеческом ужасе перед смертью, о страхе перед грозным противником и о своеобразном чувстве чести, которое не покидает человека до последней минуты. Особенно много пафоса вложил художник в третью группу (не считая всадников). Ретиарию не удалось набросить сеть на противника, но он нанес ему своим трезубцем столько ран, что тот истекает кровью и не в силах уже держаться за щит. Зрителям он не понравился: они потребовали его смерти, но трезубец не такое оружие, чтобы прикончить им человека; поэтому приколоть побежденного приказано секутору Ипполиту. Раненый с последней мольбой охватывает колени товарища, но тот деловито отгибает ему голову назад и вонзает меч в горло. Очень выразительна и последняя сцена: смертельно раненный гладиатор последним усилием заносит щит так, чтобы упасть на него и умереть, «как в битве следует бойцу». Цицерон, следивший за гладиаторами с присущей ему внимательностью к людям, видимо правильно отметил, что они «падают с честью».