Я — не ас-Саббах, я не обманывал, не воспитывал фанатизм сказками о загробном блаженстве, «райскими садами», «говорящими головами». Увы, таких «святых» здесь и без меня полно. Будучи человеком неверующим, полагая всё это глупостью и маразмом, не мог воспринимать религиозность всерьёз. Понимая умом, в душе ощущал — всего лишь детской костюмированной игрой. Потому и не мог просчитать вполне последствия дел своих в этой части, оценить меру необходимого и достаточного воздействия.
Боголюбский был человеком живым, страстным. Что проявлялось, например, в его стремительных кавалерийских атаках, в вспышках внезапного бешенства. Зная это своё свойство безрассудности, он давил его стремлением к порядку, к закона исполнению. Охлаждая своё «хочу» своим же «должно».
Я, даже и не думая, просто существованием своим, постоянно бил в щель между двумя его главными посылами.
В Янине я убил Володшу. «Хочу» кричало Андрею — казнить! Но «должно» — сохранить.
В Боголюбово, Андрею, прельщаемому моими невидалями, звенело в уши его «хочу»: хочу иметь, хочу знать. Но «должно» проверить — не бесовщина ли? Проверили — дымом вблизи иконы чудотворной не исходят, от святой воды не корчатся.
Клязьменский караван разгромил? Наших бьют! «Хочу» — пойти и казнить. — А за что? За воров да татей наказание? Ведь побили обманщиков, тех, кто закон нарушил. Наказывать за исполнение закона? «Должно» ли?
Ещё сильнее стал раздрай в душе князя Андрея после известия о казни Феодора Ростовского. «Хочу» — чтобы Федя сдох! Но казнь… Казнь — не «должно»! На Руси — только митрополичий суд! Но Стрелка — не-Русь. Казнь — не за веру Христову, а за очевидный, наглядный разбой мирской.
Надо, верно, напомнить, что как бы не устанавливались на «Святой Руси» законы византийские, а особенности русского религиозного сознания превозмочь они не могли. Что хорошо видно, например, в почитании святых князей Бориса и Глеба: добровольно принять смерть не за веру (их не принуждали отказаться от христианства), но за мораль, этой верой проповедуемую: непротивление насилию, почтение к старшим, верность клятве и духовной дружбе.
Феодор был полным антиподом страстотерпцам. Не по вере христианской, но по морали.
Андрей хотел и мог уничтожить меня. Но на каждое его «хочу» — возникало «не хочу», на каждое «должно» — следовало «не должно». Чувства его были противоречивы. А фактов, аргументов явных и однозначных, у него не было.
Главное — не было внутри собственного, само-дурного, само-держестного чувства: «убить — правильно».
Был бы Боголюбский нормальным русским князем… Впрочем, тогда он бы не был «Боголюбским».
Его собственный жизненный путь, многократно явленное им самим нарушение канонов и правил, принимаемые им решения необычные — позволяли (и заставляли) его предвидеть, просчитывать… предчувствовать варианты, которые «нормальному русскому князю» и растолковать невозможно.
Подобно пауку, раскинувшему сеть, поджидал он какого-то решительного доказательства с моей стороны. А я… проскакивал. Не сколько по уму, по пониманию, сколько по удаче, по чутью. По необычности своей, «нелюдскости».
Андрей выжидал. Не замечая, что само течение жизни меняет наши отношения, сближает, сплетает судьбы наши.
Пичай, Калауз, Феодор, Изяслав… Ни один из них не был убит мною. Не зарублен мечом или заколот копьём. Не рвал я им хрип, как когда-то учил своего князь-волка. Даже Феодор умер от закона Исаака. Я только рычаг на столбе дёрнул. Можно господу богу попенять. Что такие бездушные, к сану равнодушные законы по-придумывал: судить — только митрополиту, а голову срубить — любым топором. Захотел бы — явил чудо божеское. Так бы гильотину мою и перекосило-заклинило.
В смерти каждого — моя вина. Они все — умерли от меня, от дел моих. Не они одни — таких-то по миру… не счесть.
Можно ли было обойтись, не доводить до их гибели? — Конечно! Нужно!
Они все были люди яркие, умные, энергичные. Можно было создать условия, потратить время, применить методы… и превратить из врагов — в союзников. Убедить впрячься в тот огроменный воз, который зовётся «Святая Русь». И колымага наша — быстрее бы побежала.
Сколько лет пришлось бы продержать Феодора в застенке, втолковывая ему «свою правду»? Сколько грибочков с глюками скормить? Словесных кружев по-заплетать? У нас могли найтись «точки соприкосновения», «близость подходов по ряду вопросов». Хочет «веру христову нести в народы дикие»? — Я — «за»! Носи и таскай! Места — отсюда и до Чукотки! А то и далее. Я бы и деньгами помог. Тяга его к власти земной, мирской… Я бы переубедил. Кому царствие небесное дадено — земное царство ненадобно.