Может, я на самом деле перегнул? Может, не надо было ввязываться? Одним меньше, одним больше — что от этого изменится?
А теперь ничего не попишешь — задний ход давать нельзя. Сам могу с катушек слететь. Надо до конца быть принципиальным.
Приходила «парттетя» Таисия Васильевна. Это не Митрофанов, птица посложнее. Самое главное — ни черта не понять: что она думает? О чем спрашивать будет? С чем согласна, с чем не согласна? Сфинкс, а не старуха!
Понял одно — прислала ее, конечно, сама Лидочка. Ей-то что? Не одну сотню за год в партию приняла. Хватит! Стоит ли из-за Грохотова волноваться?
Ну и дьяволица эта Таисия Васильевна. «Скажите, пожалуйста, почему у вас все кандидаты с просроченным стажем?» А потому, уважаемая Таисия Васильевна… Впрочем, стоп, я не сказал «уважаемая», я сказал: «Потому, Таисия Васильевна, что мы очень строго подходим к такому важнейшему вопросу, как прием в члены КПСС». Она, по-моему, усмехнулась, или это мне только показалось. «Строгость при приеме, конечно, похвальна… Но никакая строгость не должна влиять на соблюдение Устава». Я понял, ее больше всего интересует случай с Грохотовым. Я ей сразу и выдал: «Устав, конечно, дело святое… Но иногда из-за сроков человеку хуже может быть… Был бы, допустим, у Грохотова в запасе месяц-другой, он бы, возможно, свои недостатки начисто преодолел…»
«Значит, вы считаете Грохотова не окончательно потерянным для партии?» Вот тут я ей вмазал «уважаемую». «Да разве можно, уважаемая Таисия Васильевна, считать Грохотова окончательно потерянным? Мы с ним работать будем, будем воспитывать его. А потом посмотрим, вернемся к этому вопросу…»
Ну что, съела, бабушка? Ты думала, я не пойму, куда ты клонишь? Ты бы хотела, чтобы я ответил: «Разве можно такого в партию принимать?» Нет, матушка, так просто нынче говорить немыслимо. Хватит, я и так на бюро потерял над собой контроль…
Ура! Ура! И еще раз — ура!
Вчера, после разговора с этой старой чертовкой Таисией Васильевной, я полагал, что мне несдобровать. Въедливая баба. Сначала молча слушала, как будто даже соглашалась со мной. А потом начала…
Черт с ней! Теперь мне на все наплевать. Я теперь на коне. Этот звоночек из милиции сто сот стоит. Утру нос всем, в том числе и самой Лидочке. До чего же вовремя этот звонок! До чего же вовремя!
КАК Я ЕГО НЕНАВИЖУ!
С тем я все время чувствовала себя униженной. Он меня совсем не слушал, торопился выпить водку и бормотал одно и то же: «Все на свете чепуха! Все! Вечна только любовь». Хороша любовь! Как же я тогда решилась? Неужели не соображала, в какую яму лечу? Девочки, милые мои девочки! Будьте осторожны, девочки…
А Шурка Зотина совсем глупая. Я вчера в магазине начала про себя рассказывать, конечно, так, как будто не со мной беда случилась, а с моей подружкой. Верка Демина слушала-слушала да и говорит:
— Выходит, надо жить по старинному завету: «Мой совет — до обрученья не целуй его!» До загса — ни-ни!
Я отвечаю:
— Выходит, так…
Шурка как ляпнет:
— Не согласна! Это мещанство! Я с ним в загс, а он, может, какой-нибудь неполноценный, выбракованный… Что ж мне, потом с ним всю жизнь в куклы играть?
Зина Черногорова до этого ничего не говорила, а тут, видно, и ее забрало за живое.
— Мещанство, это когда без любви замуж выходят. А если по любви, тогда все равно хорошо — с загсом или без него…
А Шурка Зотина свое:
— Без любви, девочки, это не мещанство, это хуже, почти проституция.
Весь перерыв мы проспорили, а так ни к чему и не пришли. Путаница у девчонок по этому вопросу страшная. Я снова про свою якобы подружку:
— Она теперь, девочки, так мучается… Все у нее как будто наладилось, замуж за хорошего человека вышла, а сердцу все равно полного спокойствия нет.
Шурка Зотина, когда мы в торговый зал шли, шепнула мне:
— Ты правда мучаешься?
Поди ее раскуси. С виду бесшабашная, что угодно ляпнуть может, а человеком оказалась душевным, поняла, про какую «подружку» рассказываю.
Хорошо, мой Коля за последние два дня немножко оттаял, улыбаться начал и спал сегодня всю ночь.
Екатерина Павловна, когда уходит, оставляет на кухне нам записочки: «Молоко кипяченое. Картошка в духовке…» И еще что-нибудь в этом духе. Я ухожу позднее всех, и на мою долю достается вымыть посуду, прибрать в комнате. Последние дни Коля уходил из дому тихо, а я лежала и боялась пошевелиться: понимала, что ему так легче. А сегодня он вскочил, гимнастику сделал (несколько дней не делал), побрился, поцеловал меня.