Евлампий стал бояться один оставаться в комнате. Ему все чудилась мать: «Воруешь! Ноги моей у тебя не будет!..»
А тут еще дополнительное волнение — Кокина вызвали, в суд свидетелем по делу о разделе имущества между бывшими супругами Бочкаревыми. Супруги, прожив восемнадцать лет, разошлись два года назад и с тех пор судились шестой раз — никак не могли поделить нажитое добро.
Кокин, ответив суду на какие-то вопросы о фруктовых деревьях, остался в зале послушать. Его удивила особая вежливость, с которой изъяснялись «стороны».
— Помните, Лизавета Андреевна, — сказал бывший супруг, — помните, я ездил по делам службы в Кременчуг? Позвольте вам дополнительно напомнить, что я привез из командировки десять метров белого пике. Помните? Так вот-с. Вы пять метров потратили мне на сорочку, в которой, как видите, я сейчас и пребываю, — так что факт налицо. А куда ушли остальные пять метров? Их в описи, странным образом, не оказалось… Насколько мне помнится, я вам их не дарил. Нет-с, не дарил…
В переполненном зале стояла тишина,
— И еще, уважаемая Лизавета Андреевна, я ездил в Боровичи и приобрел, за счет сэкономленных мной суточных, прикроватный коврик размером один метр на шестьдесят сантиметров. Его в описи тоже нет, я вам на него дарственную не давал, уважаемая Лизавета Андреевна…
Народный судья передвинул на столе чернильницу, переглянулся с заседателями.
Дело отложили. Выходя из суда, Кокин услышал, как двое парней обменивались впечатлениями:
— Таких надо в зверинце показывать. Вот она, собственность, что с людьми делает. А ведь он ее когда-то называл Лизой, на свиданье приходил…
— Он и сейчас ласковый.
— Это потому, что судья их обоих за грубость три раза штрафовал…
Секретарь отметил повестку, и Кокин ушел. В этот день он напился больше обычного.
Потеря заводной головки от часов и то обстоятельство, что ее нашли в колбасе, окончательно выбили Кокина из равновесия.
После смерти матери Кокин стал подумывать о явке с повинной и начал осторожно разузнавать, какое наказание его ожидает. Оказалось, что, сколько бы ни дали, все равно чистосердечное признание — поступок во всех смыслах выгодный, за него сбавят.
Грубость Христофорова укрепила желание признаться. А тут еще «подогрел» Кокина Алексей Потапыч Латышев.
Они случайно встретились на улице, как водится — зашли, выпили. Поначалу Кокин дипломатично, издалека прощупывал собеседника:
— Не знаю, как тебе, а мне это самодержавие Христофорова невтерпеж. Кто я? Советский гражданин. Конечно, с небольшим изъяном, но советский, а не угнетенный раб. А он орет! Командует. А если разобраться, кто главный? Мы главные. Кто своим хребтом ему благополучие создает? Мы создаем. А он?
— Прямо из глотки мои кровные вытащил!
Вассалы долго и страстно обсуждали своего сузерена. Под трон феодального владыки Юрия Андреевича Христофорова начинался подкоп.
Дальнейший разговор Кокин вел уже сам с собой:
— Давай, Евлампий, действуй! Сколько тебе дадут? Пять лет — это уж с верхом. За чистосердечное скинут, первую судимость во внимание примут. Зато впереди — полная свобода. Понимаешь, Евлампий, хочется спокойно пожить.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой доказывается, что самое лучшее снотворное — это чистая совесть.
Ночь. Краюха спит.
Сейчас самое время подпустить в повествование добрую дозу лирики лунного пейзажа. А меня тянет на воспоминания: «Было время — не спали…»
С древнейших времен ночь отведена для сна. Бодрствовать полагается ночным сторожам, влюбленным, работникам милиции, пограничникам и дежурным радарных установок. Не приходится спать железнодорожным машинистам, вахтенным на кораблях, доменщикам и сталеварам — одним словом, всем, от кого зависит вечное движение.
Но никто не пострадал бы, если бы вовремя ушел со своего боевого поста начальник Краюхинской инспекции госстраха. Что прибавлялось в жизни, когда не спали по ночам заведующий конторой маслопрома, директор ломбарда, управляющий банно-прачечным трестом?
А ведь было такое время, сидели в своих кабинетах ночи напролет и ждали — вдруг начальству потребуется справка, сколько охвачено госстрахом? Сколько парилось и сколько не успело? Сколько воды утекло и куда?
Не спали «по цепочке». Младший по занимаемой должности не уходил домой, пока сидел средний, средний зевал, тосковал — ждал, когда уйдет старший, старший, в душе поругивая высшего, делал вид, что ночное бдение доставляет ему истинное удовольствие.