Поняв, очевидно, что он теперь попал, как он сам говорил, «в третий эшелон», Иван Петрович начал развивать свою «теорию заместителей».
— Первое лицо больше для президиумов собраний предназначено. Знаю, сам сиживал. До того от этого почета обалдел, что однажды, сидя в театре на представлении какой-то пьески из современной колхозной жизни, вдруг подумал: «А почему, собственно, я в зале сижу, а не на сцене?» В каждом деле главное — заместитель. Если хотите, это даже удобно — в тени меньше потеешь.
Но и в тресте Иван Петрович задержался ненадолго.
Как-то Алеша сказал:
— А я и не знал, что Иван кандидат наук!
— Каких наук? — спросила я.
— Кажется, экономических…
— Когда же он успел?
— Говорит, когда в обкоме работал.
— Ну и что?
— Ничего… Звонил сегодня. Ухожу, говорит, на научную работу…
Сейчас Иван Петрович заместитель заведующего сектором научно-исследовательского института.
Нельзя сказать, что Иван Петрович наш частый гость, но раза два в месяц он к Алеше все же заходит. Мы у него дома были один лишь раз, вскоре после его возвращения с берегов Волги. По странной привычке Иван Петрович везде появляется один, без жены. Даже в театр Иван Петрович жену не берет. Поэтому я его супругу видела только однажды, когда была у них. Она маленькая, худенькая, совсем не под стать ему — высокому, представительному, все еще красивому. Я не знаю, что было в ее глазах, когда мы появились, — недоумение, удивление, но радости не было, это я увидела сразу.
Когда мы пришли, на ней было очень миленькое серенькое платье из мягкой шерсти. Оно шло к ней, молодило ее. Она извинилась за свой наряд, ушла и появилась в длинном платье из парчи. По голубому полю были раскиданы большие красные розы. В ушах светились золотые серьги с крупными изумрудами. На плечах лежал белоснежный пуховый шарф. Я в своем черном шерстяном платье сразу превратилась в Золушку.
Пока мы сидели за столом, Мария Захаровна все время молчала, только несколько раз равнодушно повторила:
— Кушайте, пожалуйста.
Иван Петрович обращался больше к Алеше. Жене он ничего не говорил. Он протягивал руку, и она, точно угадывая его желание, подавала ему графин с водкой, тарелку с ветчиной, горчицу.
Их слаженная, четкая работа чем-то напоминала мне операционную: там сестра с таким же пониманием и так же точно подает хирургу инструменты.
Мария Захаровна ошиблась только раз. Она подала кетовую икру, Иван Петрович нахмурился и сказал:
— Я просил маслины!
Мария Захаровна подала маслины и рукавом опрокинула фужер с красным вином. Иван Петрович ничего не сказал, он даже улыбнулся, но ничего хорошего Марии Захаровне эта улыбка, видно, не предвещала, и хозяйка совсем сникла, даже забыла повторять: «Кушайте, пожалуйста». После обеда брат увел Алешу к себе в комнату:
— Пойдем в кабинет, поговорим…
Мария Захаровна долго молчала, да и я, признаться, вела себя не слишком учтиво, сказав сразу после ухода мужчин: «Не пора ли нам домой?»
И вдруг она посмотрела на меня исподлобья и без тени улыбки, совершенно серьезно заявила:
— А вы знаете, сейчас очень много хоронят живых…
От столь неожиданного сообщения я растерялась:
— Не может быть… Зачем?.. Кому это надо?
— Никому не надо, — сурово отрезала моя собеседница. — Ошибка… Медицинская ошибка.
— Что вы, — попробовала я вступиться за врачей, но Мария Захаровна даже обиделась.
— Не верите? Не дай бог вам самой попасть к нашим невеждам. Сейчас многие от переутомления, от разных неприятностей впадают в летаргический сон, а наши врачи не могут, а скорее всего, не хотят разобраться…
К счастью, в столовую вошли Иван Петрович с Алешей и высокий, плечистый парень, очень похожий на Ивана Петровича, с такими же сросшимися бровями. Он с любопытством глянул на меня, а на мать даже не посмотрел, словно ее тут не было. А она вскочила, жалко заулыбалась:
— Садись, Костенька, голодный, наверное…
Иван Петрович с горячностью сказал:
— Ну вот и потомство мое явилось. Познакомься, Костя, это твои дядя Алеша и тетя Лида…
Тогда я, конечно, не могла предполагать, что с моим племянником по мужу Константином Шебалиным мне придется встречаться в обстановке отнюдь не семейной и вопросы решать далеко не родственные…
Когда меня избрали секретарем райкома партии, Иван Петрович резко изменил свое отношение ко мне. Я всем своим существом почувствовала, что он меня не просто не любит — ненавидит. Внешне он стал любезнее, внимательнее. Однажды — раньше с ним такого никогда не случалось — пришел к нам с букетом цветов. Он старался показаться веселым, добрым, а глаза у него были злые. Он подал мне букет и сказал: