Обласканный вниманием, Кузьма Егорович фантазировал, как мог:
— Кроме письменного стола должен быть еще поперечный. Это даже не правило, а, если хотите, закон! Да! Закон. И на столе всегда должна быть разложена чистая бумага — вроде как приготовлена для совещания, которое начнется минут через десять. Это на посетителя сильно действует. Который постеснительнее, он даже не присядет при виде такой подготовки и начнет излагать просьбу стоя…
— А ведь это верно, — подхватил Каблуков. — Я как-то был в облисполкоме, вот так же бумага разложена. Я заволновался, ей-богу, заволновался — пришел, думаю, невпопад.
— А я о чем толкую! И еще надо помнить о двух вещах: табличка и занавески. Табличку надо продумать. Теперь пошла мода на вежливые: «В нашем доме не курят!» или «Курить может только хозяин». Я вам потом придумаю что-нибудь оригинальное: «Курите у себя дома». Или поделикатнее: «Не отравляйте меня своим присутствием». О занавесках. Упаси вас бог повесить тюлевые или полотняные! Это сразу напоминает что-то семейное. Нужны шторы из мятого плюша — желтые или красные… Ну вот мы и дошли, за разговором оно и незаметно. Видите, лодочка — это я для вас забронировал. Наших уже и след простыл. Ничего, мы в самый раз прибудем. Хорошо, что вы согласились на вояж, — посмотрите людей в натуральном виде. — вам же ими руководить придется… Осторожно, тут ступенька гнилая…
Лодочник обрадовался появлению Стряпкова:
— Еле отбил. Я говорю «заплачено», а они требуют. Катайтесь на здоровье…
Кузьма Егорович пропустил Каблукова:
— Проходите, Яков Михайлович. Вам, как лицу руководящему, полагается находиться у кормила.
Стряпков отпихнулся веслом, сел на скамейку, снял пиджак и закатал у рубашки рукава.
— Я погребу. В юности это занятие у меня хорошо получалось. Призером не удалось быть, но отличался…
Он поплевал на руки.
— Левее держите, Яков Михайлович, там мель…
Каблуков выправил лодку.
— Напрасно руки увлажнили, Кузьма Егорович. Можно мокрые мозоли набить.
— Ничего! Нам не привыкать! Мы народ трудовой.
Стряпков лихо сдвинул шляпу на затылок и запел, запел ту самую песню, которую всегда поют в лодках, независимо от возраста, положения и степени трезвости:
Но, видно, взял сгоряча высоко и поперхнулся.
Удивительное дело река. Смотришь с откоса, и кажется: «Тоже мне водный рубеж. Раз — и переплыл!» Но стоит очутиться на середине, настроение меняется: «Тут надо работать и работать!» А если двигаться не поперек, а вдоль, да еще навстречу течению? Вода, такая мягкая, такая податливая, сразу становится упругой.
Мысль о тяжком, почти непосильном бремени, добровольно принятом на себя, пришла к Кузьме Егоровичу минут через десять после старта. Лодка, как назло, оказалась неуклюжей, неходкой, да и рулевой к самостоятельному руководству, чувствовалось, приступил впервые. Солнце поддавало и поддавало жару. Стряпков взмок. Расстояние от юности, когда гребля у него получалась неплохо, оказалось солидное, и он начал мысленно чертыхаться:
«Уселся, дьявол, и не догадается сменить!»
Каблуков сидел неподвижно, как каменный идол, полагая, что весла доставляют Кузьме Егоровичу удовольствие.
«Вези тебя, черта грузного! — возмущался Стряпков. — Даже не пошевелится. Ничего, я тебя сейчас дойму…»
И он вслух начал расхваливать гребной спорт:
— И — раз, и — два! Полезная штуковина. Хорошо действует на разные мышцы…
Каблуков никакого интереса к укреплению мышц не проявил.
— И — раз, и — два!.. Я это давно понял. Брюшной пресс после этого — прямо каменный. Как у вас с желудком, Яков Михайлович?
— Как вам сказать? Как будто ничего.
— Гребля и этому способствует. И — раз, и — два!
Поясница у Стряпкова заныла, как будто туда переселились все зубы и сразу заболели. В душе поднималась ярость на Каблукова, чувствовавшего себя пассажиром: «Чугун! Посадить бы тебя на мое место!»
Вслух он сказал:
— В Москве все руководящие лица спортом занимаются. Да что я говорю. Ваш братец Петр Михайлович в бытность свою в прошлом году сам рассказывал, что в теннис играет…
Два дня назад Яков Михайлович при упоминании о брате наверняка бы потерял душевное равновесие. Сейчас же это почти не произвело впечатления — утверждение в новой должности не то чтобы уравняло братьев, но, во всяком случае, дистанция сблизилась, поэтому Каблуков спокойно заметил:
— Возможно. Не слыхал.
Потеряв надежду сдвинуть Якова Михайловича с руля на. весла, Стряпков с плохо скрываемым ожесточением сказал:
— Может, пристанем к берегу? Передохнем?
— Пожалуй. Я тоже приморился.
Стряпкову пришлось снять ботинки и засучив штаны, прыгнуть в воду, подтянуть лодку к берегу. Весь перепачканный в тине, он, тяжело отдуваясь, хлюпнулся на песок: «Идол железобетонный. Посадили тебя, тупицу, на нашу голову! Сдохнешь, пока тебя довезешь…»
Каблуков, словно угадав его мысли, произнес:
— Отдохните немножко, и двинемся. Я смотрю на вас и завидую. Мне бы тоже хотелось поразмяться, но неудобно, неловко как-то — руководитель везет подчиненного.
Обрадованный Стряпков с робкой надеждой в голосе выкрикнул:
— Никто ведь еще не знает!
— Завтра все узнают. Нет, нет, как хотите, но. этого удовольствия я себе доставить, к сожалению, не могу. Буду тихо вам завидовать.
Стряпков окончательно было собрался послать Каблукова ко всем чертям, но послышался шум — по реке летела моторная лодка, мощно разрезая воду металлическим носом. Кузьма Егорович вынул уключину, спрятал ее под пиджак и замахал шляпой.
— Эй! Товарищи!
С лодки ответили:
— Что у вас?
— Терпим бедствие! Уключину потеряли. С одним веслом не доплыть. Возьмите на буксир!
Что за удовольствие лететь вперед на механических лошадиных силах! Вот когда начинаешь всерьез ценить и уважать технику. Речной воздух нежно ласкает, вспотевшее лицо. Лодка слегка подпрыгивает, вода мягко булькает — и все это без усилий, спокойненько. Можно даже закурить…
Стряпков отошел от гнева быстро. Жизнь стала снова казаться блаженной. А Яков Михайлович недовольно хмурился:
— Я — и на буксире! Спросите их, знают они меня или нет?
Оказалось, что моторная лодка принадлежит леспромхозу, находившемуся в сорока километрах, и команда никого в Краюхе не знает.
— Тогда еще ничего, полбеды. Как будем к нашим приближаться, отцепимся. Теперь мне надо авторитет оберегать. Не для себя, понятно, для дела…
К Стряпкову уже вернулась его веселость, он подсел к Каблукову поближе и начал разглагольствовать:
— Вот вы справедливо указали насчет авторитета. Это великое дело — авторитет. Есть у нас любители панибратства. Чуть начальник подобрее, сразу лезут в приятели… Дистанцию надо всегда соблюдать. Почему Соловьева не удержалась? Не сумела себя поставить. Начальник для подчиненных всегда должен быть загадкой. Один день добрым, другой день сердитым. Утром приветливым, к вечеру мрачным. Можно, конечно, и наоборот — мрачным утром, к вечеру ласковым. Первый вариант, однако, лучше. Могут подумать, что мрачность утром от жены иди от других семейных неприятностей. А у руководителя семья должна быть, как у вас, высший сорт. Вы, значит, меняетесь, а подчиненные теряются, не знают, с какого бока к вам подойти. Потом они совсем с толку собьются и будут перед вами, то есть я не хотел сказать, что перед вами лично, а вообще перед руководителем — будут трепетать. А трепет, говорил мне знакомый генерал в отставке, основа основ…
Яков Михайлович начал слегка покашливать. Это у него всегда бывало признаком волнения. Очевидно, слова Стряпкова доходили до сердца.
— Допустим, вошел к вам в кабинет ну, скажем, счетовод Курицын… Возьмем выше — директор гончарного завода Сосков. Незачем его к вольности приучать. Разговаривать с ним надо стоя, тогда и он не сядет, не развалится на полдня. Войдет Сизов, а вы в бумаги углубитесь. Возможно, они вам наизусть известны, но это неважно, читайте их не спеша, и на Сизова — ни взгляда. И так, пока он не затрепещет и не почувствует, что он перед вами козявка…