– Р-реактор! Р-реактор! Дер-ритринитация! Надо выдер-ржать!
– Какой сла-авный! – воскликнула Стелла. – Саня, поймай его…
Дрозд двинулся было к попугаю, но остановился.
– Он же, наверное, кусается, – опасливо произнес он. – Вон клюв какой.
Попугай оттолкнулся от пола, взмахнул крыльями и как-то неловко запорхал по комнате. Я следил за ним с удивлением. Он был очень похож на того, вчерашнего. Родной единокровный брат-близнец. Полным-полно попугаев, подумал я.
Дрозд отмахнулся кисточкой.
– Еще долбанет, пожалуй, – сказал он.
Попугай сел на коромысло лабораторных весов, подергался, уравновешиваясь, и разборчиво крикнул:
– Пр-роксима Центавр-р-ра! Р-рубидий! Р-руби-дий!
Потом он нахохлился, втянул голову и закрыл глаза пленкой. По-моему, он дрожал. Стелла быстро сотворила кусок хлеба с повидлом, отщипнула корочку и поднесла ему под клюв. Попугай не реагировал. Его явно лихорадило, и чашки весов, мелко трясясь, позвякивали о подставку.
– По-моему, он больной, – сказал Дрозд. Он рассеянно взял из рук Стеллы бутерброд и стал есть.
– Ребята, – сказал я, – кто-нибудь раньше видел в институте попугаев?
Стелла помотала головой. Дрозд пожал плечами.
– Что-то слишком много попугаев за последнее время, – сказал я. – И вчера вот тоже…
– Наверное, Янус экспериментирует с попугаями, – сказала Стелла. – Антигравитация или еще что-нибудь в этом роде…
Дверь в коридор отворилась, и толпой вошли Роман Ойра-Ойра, Витька Корнеев, Эдик Амперян и Володя Почкин. В комнате стало шумно. Корнеев, хорошо выспавшийся и очень бодрый, принялся листать заметки и громко издеваться над стилем. Могучий Володя Почкин, как замредактора исполняющий в основном полицейские обязанности, схватил Дрозда за толстый загривок, согнул его пополам и принялся тыкать носом в газету, приговаривая: «Заголовок где? Где заголовок, Дроздилло?» Роман потребовал от нас готовых стихов. А Эдик, не имевший к газете никакого отношения, прошел к шкафу и принялся с грохотом передвигать в нем разные приборы. Вдруг попугай заорал: «Овер-рсан! Овер-р-сан!» – и все замерли.
Роман уставился на попугая. На лице его появилось давешнее выражение, словно его только что осенила необычайная идея. Володя Почкин отпустил Дрозда и сказал: «Вот так штука, попугай!» Грубый Корнеев немедленно протянул руку, чтобы схватить попугая поперек туловища, но попугай вырвался, и Корнеев схватил его за хвост.
– Оставь, Витька! – закричала Стеллочка сердито. – Что за манера – мучить животных?
Попугай заорал. Все столпились вокруг него. Корнеев держал его как голубя, Стеллочка гладила по хохолку, а Дрозд нежно перебирал попугаю перья в хвосте. Роман посмотрел на меня.
– Любопытно, – сказал он. – Правда?
– Откуда он здесь взялся, Саша? – вежливо спросил Эдик.
Я мотнул головой в сторону лаборатории Януса.
– Зачем Янусу попугай? – осведомился Эдик.
– Ты это меня спрашиваешь? – сказал я.
– Нет, это вопрос риторический, – серьезно сказал Эдик.
– Зачем Янусу два попугая? – сказал я.
– Или три, – тихонько добавил Роман.
Корнеев обернулся к нам.
– А где еще? – спросил он, с интересом озираясь.
Попугай в его руке слабо трепыхался, пытаясь ущипнуть за палец.
– Отпусти ты его, – сказал я. – Видишь, ему нездоровится.
Корнеев отпихнул Дрозда и снова посадил попугая на весы. Попугай взъерошился и растопырил крылья.
– Бог с ним, – сказал Роман. – Потом разберемся. Где стихи?
Стелла быстро протараторила все, что мы успели сочинить. Роман почесал подбородок, Володя Почкин неестественно заржал, а Корнеев скомандовал:
– Расстрелять. Из крупнокалиберного пулемета. Вы когда-нибудь научитесь писать стихи?
– Пиши сам, – сказал я сердито.
– Я писать стихи не могу, – сказал Корнеев. – По натуре я не Пушкин. Я по натуре Белинский.
– Ты по натуре кадавр, – сказала Стелла.
– Пардон! – потребовал Витька. – Я желаю, чтобы в газете был отдел литературной критики. Я хочу писать критические статьи. Я вас всех раздолбаю! Я вам еще припомню ваше творение про дачи.
– Какое? – спросил Эдик.
Корнеев немедленно процитировал:
– «Я хочу построить дачу. Где? Вот главная задача! Только местный комитет не дает пока ответ». Было? Признавайтесь!
– Мало ли что, – сказал я. – У Пушкина тоже были неудачные стихи. Их даже в школьных хрестоматиях не полностью публикуют.
– А я знаю, – сказал Дрозд.
Роман повернулся к нему.
– У нас будет сегодня заголовок или нет?
– Будет, – сказал Дрозд. – Я уже букву «К» нарисовал.
– Какую «К»? При чем здесь «К»?
– А что, не надо было?