* * *
Начиналась ночь. Паб наполнялся выпивохами, до которых донесся слушок, пущенный Джимини, что выпивка снова будет за счет командора Ваймса. Пока ночные тени росли, сам владелец через дверной проем осторожно наблюдал за Сэмом, неподвижно стоящим с часами в руках.
Наконец появился парнишка, которого все местные знали как юного Фини, по-прежнему с гипсом на руке, тем не менее, все старики сошлись во мнении, что за последнее время он значительно вырос. С ним пришел кузнец Джефферсон, которого и в прежние времена все воспринимали в лучшем случае как тикающую часовую бомбу, но сегодня он был со значком как у Фини. Когда парочка подошла к Ваймсу, народ хлынул из паба, но расслышать о чем они совещаются не удалось. К тому же многие удивились, зачем кузнец принес с собой мегафон, но тут все увидели, что он передал приспособление Ваймсу, а сам с Фини направился к пабу. Толпа, словно море, расступилась, чтобы их пропустить.
Ваймс снова взглянул на часы. На поле вышло еще больше народа. А люди с врожденным предчувствием драмы сбегали домой и позвали близких бежать посмотреть, что вот-вот стрясется. Каждый деревенский в душе обожал спектакли, или на худой конец посмотреть на чью-то смерть, и в этом они были похожи на горожан. Им нравилось козырять «а я там был», даже если иногда получалось «я там был, ой-ей-ой».
Ваймс в последний раз посмотрел на часы, убрал их в карман и поднес мегафон к губам.
— ДАМЫ И ГОСПОДА! — Кузнец сделал отличный рупор, и голос Сэма разнесся по полю. — Мне доводилось слышать, дамы и господа, что в конце все грехи прощаются. — В сторону он тихо добавил так, чтобы могли слышать только кузнец и Фини: — Это мы еще посмотрим. — И продолжил: — Случилось нечто дурное. Приказано было поступить плохо. И дурные приказания были исполнены. Но впредь такое не повторится… не так ли, дамы и господа? Потому что есть закон! Но любому закону предшествует преступление!
В абсолютной тишине в царящем полумраке он пересек площадь, подошел к возвышающейся башне из рухляди, разбил об нее одну за другой бутылки с бренди, чуть отошел в сторону и бросил в кучу дымящуюся сигару.
* * *
Леди Сибилла вышла на край сцены, и разговоры в зале Оперы смолкли. Она была женщиной, как говорится, «пышных форм», хотя сама она считала, что многим из тех, кто так говорит, лучше последить за собой. Тем не менее, она пользовалась услугами лучших портных, обладала манерами и была олицетворением класса, или даже прирожденным символом, поэтому едва она появилась, тут же раздались нарастающие аплодисменты. Когда она решила, что достаточно, Сибилла сделала легкий жест, который, как по мановению волшебной палочки, тут же установил тишину в аудитории.
Кто-кто, а леди Сибилла обладала как раз подходящим к данному случаю голосом. Каким-то образом ей удавалось говорить так, что каждый чувствовал, что она обращается лично к нему. Она начала так:
— Милорд патриций, леди Марголотта, ваша светлость милорд губернатор, уважаемые послы, дамы и господа, я очень тронута тем, что вы приняли мое приглашение прийти на это небольшое вечернее суаре, тем более, что оно готовилось в спешке и по секрету.
Леди Сибилла сделала вдох, вызвав у некоторых близко сидящих к сцене пожилых джентльменов слезы умиления[62].
— Недавно мне выпала честь открыть бесподобного музыканта, так что без дальнейших предисловий я хотела бы посвятить и вас в это чудесное таинство. Джеффри, не мог бы ты приглушить свет? Отлично. Итак, дамы и господа, имею честь представить Слезы Гриба, которая исполнит собственное произведение «Вечерняя серенада». Надеюсь, она вам понравится, хотя я просто уверена, что точно понравится.
Леди Сибилла отошла, и занавес распахнулся. Она заняла кресло рядом с покорно сидящей у арфы гоблиншей.
Несмотря на невозмутимый вид, сердце леди Сибиллы колотилось, словно отплясывая фламенко. Свет - ключевая штука. Девочка не должна отвлекаться на многотысячный зал. Сибилла взяла ее за руку, опасаясь, что такое внезапное представление многотысячной аудитории анкморпоркцев вдали от родного дома может оказать ужасный эффект, но все вышло иначе. Девочка чувствовала необъяснимое вдохновение, словно не осознавала, что должна о чем-то беспокоиться. Она улыбнулась Сибилле в своей странной манере и замерла, поднеся пальцы к струнам. В зале было тихо, только раздавалось шушуканье людей, спрашивавших у соседей, кого они видят. Леди Сибилла внутренне улыбалась. Когда они поймут кого именно видят, будет поздно. Она взглянула на часики.
62
Несколькими годами ранее кто-то сказал, что по колышущемуся бюсту леди Сибиллы можно изучать взлеты и падения древних империй (прим. автора).