Судя по тому, как засопел мой собеседник, про тот арьергардный бой он слышал.
— Это не сражение — это именно арьергардный бой. Но остальные действия ваших войск, а конкретно подчинённого вам отряда...
— Непривычны? — улыбнулся я.
— Не просто непривычны — вопиющи! Так не воюют цивилизованные армии!
— Да что вы говорите! — я уже конкретно веселился. — А скажите, когда ваши предки воевали за свободу своей страны с испанцами, по каким правилам они уничтожили дамбы и ввели свои корабли в затопленные города?
— Это другое, — несколько смутился оппонент.
— Почему? Значит, затопить города, в которых, между прочим, находятся женщины, дети и старики, для вас вполне приемлемый способ ведения боевых действий. Держать осаду городов, где от голода, жажды и болезней будет вымирать как сам гарнизон, так и мирное население — тоже, а взрывать мосты, по которым идут напавшие на вашу родину вооружённые захватчики, или расстреливать их из засады — недостойно воинской чести. Так вы считаете?
— Я не могу ответить, — набычился лейтенант, — я солдат, а не судейский. Но чувствую, что вы неправы, несмотря на убедительность того, что прозвучало.
— Я прав, сударь. Могли уже убедиться, что с вами обращаются так, как и положено с военнопленным. Но любого вооружённого иностранца на нашей земле, мы будем уничтожать любыми доступными способами. Вот когда русские войска придут во Францию и Голландию — можете не сомневаться — будем искать сражения в поле...
— Господин капитан, — вытаращился на меня голландец, — вы в самом деле считаете, что Россия сможет победить Императора?
— Более чем уверен в победе России. Как и в том, что Наполеон скоро перестанет быть не только правителем Европы, но и французским монархом.
— Такого не может быть никогда, — снова задрал голову голландец, словно взнузданный.
— Поживём-увидим, — не стал я вступать в бесполезный в данной ситуации спор. Кое-какие сомнения в его череп заронить удалось — тоже неплохо.
Меж тем ребята уже развели на поляне практически бездымный костерок и стали прилаживать над ним котёл. Разносолов, конечно, на ужин не ожидалось, но кашки хотя бы похлебаем.
Уже забулькала греча, когда Спиридон, расстелив небольшую скатёрку, стал нарезать хлеб и сало на находящемся неподалёку пеньке.
Только сейчас я подумал, что нужна ложка для пленника — свою ему никто не даст, а дать ему вылизывать котелок, после того, как поедят остальные, или предлагать черпать кашу горстью — как-то не очень...
Пришлось, чтобы не выглядеть после совсем по-дурацки, пойти поискать подходящую щепу, и вырезать из неё некоторое подобие лопатки — с нормальной ложкой не сравнить, но хоть что-то...
— Лейтенант, — обратился я к Ван Давлю, — водку пьёте?
— Пью. А вы предлагаете?
— Предлагаю. Будете?
— Вы всем пленным такое обслуживание обеспечиваете?
— Не всем, — я оставался спокойным, не смотря на явное нахальство голландца, — те пленники, кто считают, что делают одолжение, принимая пищу и питьё из рук тех, кто взял их в плен, не получают ни того, ни другого.
— То есть, если я не буду у вас просить еды, то и кормить меня не будут?
— Да перестаньте. Вас не будут кормить насильно и не дадут еды, если от неё откажетесь. Так есть будете?
— Благодарю.
Вот же зараза!
— «Благодарю, да» или «Благодарю, нет»?
— «Благодарю, да». Только чем и из чего? — вы ведь не поймали мою лошадь, а всё необходимое для еды осталось с ней.
— Из общего котелка. Вот этим, — протянул я лейтенанту свой «скородел».
Скривился, конечно, но выбирать особо не приходилось. Ничего — перебьётся. Не в ресторан всё-таки пришёл.
Перекусили. Потом, тщательно продраив котелок травой и ополоснув в ручье, заварили «лесной чаёк» из листьев земляники и черники — русскому человеку хоть без какого-то чая спать не лечь.
Дежурных на ночь распределил попарно — народу хватало, так что где-то по часу на пару пришлось.
Костёр пришлось потушить, но ночи пока ещё светлые и относительно тёплые.
Конечно, спать на практически голой земле — удовольствие сильно ниже среднего. Тот же лапник под плащом — неважная замена полиуретановому коврику и спальному мешку. Однако свои четыре часа я продрых за милую душу.
Когда открыл глаза, было где-то около четырёх и скоро предстояло поднимать лагерь. Однако пришлось устроить побудку пораньше.
Последними дежурили два моих минёра: Кречетов и Малышко. Ребята толковые (а иначе в мою команду и не попали бы), но языками чесать любят...! Даже когда я проснулся, и то не сразу внимание обратили. Вот чёрт! Появись французы — повязали бы нас за милую душу! Так что мой разнос разгильдяям послужил заодно «будильником» для остальных.
Пока разводили костёр для утреннего, так сказать, чая, сбегал к ручью слегка освежить «морду лица» — для меня эта процедура с утра самая важная. Могу и без завтрака, и без просто кипяточка с хоть какой-нибудь растительной заваркой, но если хотя бы глаза холодной водой не протереть — я полутруп на весь оставшийся день.
Спиридон достаточно быстро вывел отряд хоть и не к дороге, но к вполне «человеческой» тропе, по которой можно было передвигаться уже верхом. Правда, цепочкой по одному.
Спор и засада
— Не боитесь встретиться здесь с нашей кавалерией, господин капитан? — возобновил общение голландец, когда мы выбрались на более-менее приемлемою дорогу.
— На войне как на войне, сударь, — вопрос меня нисколько не обеспокоил. — А встретить ваших соотечественников на этой дороге — шансы минимальные.
— А всё-таки? — лукаво улыбнулся пленник. — Ведь я же вижу, что ваши солдаты не конники — против разъезда императорской кавалерии у вас шансов нет.
— Ну почему же? Рядом лес. Лошадей придётся бросить, конечно, но в русскую чащу за нами никакие французские драгуны последовать не посмеют. А если рискнут — упокой Господи их души!
Хотя если их будет очень много, что совсем уже невероятно — мы, скорее всего, погибнем, но заберём с собой минимум четырёх французов каждый. Размен будет не в вашу пользу.
— Не думал, что русские офицеры такие искусные риторы, — усмехнулся Ван Давль.
— А чего вы ожидали? Что русские дикари необразованные? Так чего возмущаетесь, что «дикари» воюют с вами не по вашим правилам?
— Кстати, — поспешил уйти от скользкой темы лейтенант, — я подумал над вашими аргументами, и теперь знаю, что сказать в ответ.
— Любопытно.
— Да всё просто: вы приводили примеры из достаточно далёкого прошлого. Тогда и в Европе зачастую воевали по-звериному. Вы бы ещё вспомнили гладиаторские бои в древнем Риме... Но ведь человечество развивается, и нельзя сравнивать мораль людей шестнадцатого века с моралью просвещённого девятнадцатого...
Меня передёрнуло просто физически: пример про гладиаторские бои в примитивном Риме и конец третьего тысячелетия, где цивилизованные твари организовывали то же самое...
— Господин лейтенант, — через силу я благожелательно посмотрел на своего собеседника. — почему-то императорская армия, в просвещённом девятнадцатом веке, не стесняется действовать методами людоеда-Валленштейна.
— Что вы имеете в виду? — вскинулся голландец.
— Реквизиции у местного населения.
— Простите! — казалось, возмущению моего собеседника нет предела. — Армия императора честно платит за провизию и фураж.
— Чем платит, позвольте полюбопытствовать? Французскими деньгами или русскими?
— Этого я не знаю. Не моё дело.
— Тогда ответьте, пожалуйста: Если русскими, то откуда их столько у вашего императора?
А если французскими, то куда их девать крестьянам? В русских сёлах, как бы это не было для вас удивительно, нет банков, где их можно было бы обменять.
Да дело даже не в этом. Может я вас и удивлю, но русские такая дикая нация, что не едят денег. Даже золотых, не говоря уже про ассигнации. Понимаете? Если вы выгребаете у крестьян все запасы, то им просто негде купить еды, чтобы выжить. И чем ваши орды отличаются от ландскнехтов Валленштейна?