Я нес свою мать в рюкзаке: порубленную на куски, упакованную в целлофановые пакеты. У кордона на Баррикадной мне пришлось застрелить караульщика, и это был первый человек, которого я убил.
Когда я вышел из метро, то увидел голубое небо. Оно было высоким и чистым, как моя мать. Как моя дорогая мама. Сжечь тело на костре оказалось тяжелой задачей, но я с ней справился. Пепел свой матери я развеял над городом, в котором она когда-то родилась…
— Друзья, спать, — приказал кто-то.
Я улегся на подстилку, ощущая неподалеку тепло чьего-то тела, закрыл глаза и сразу уснул.
Кошмарные сновидения давно стали частью моей жизни. Во снах меня преследовали муты, я тонул в ядовитой жидкости, падал с высоты, вновь и вновь хоронил свою мать. Но ночью в палатке мне не приснилось ничего.
— Подъем!
Я сел, ошарашено озираясь. Лыжники протирали глаза, негромко переговаривались друг с другом.
— Скорее завтракаем, — нервным голосом обратился ко всем парень с бородкой, тот, что накануне вырвал у меня веревку.
— Да, Игорь, надо торопиться, — поддержал его усатый мужчина, судя по внешности, самый старший в этой странной компании.
— Холатчахль ждет, — засмеялась Людка, доставая из мешка корейку.
Позавтракали молча, наскоро. Никто уже не шутил, не требовал песен.
Снаружи мело, красное солнце висело над склоном горы, перекрашивая в багровый цвет покрытые снегом верхушки елей.
Лыжники разобрали палатку. Я делал вид, что помогаю, стараясь держаться поближе к Людке.
— Живее, — торопил Игорь. — Нам еще лабаз нужен!
«Что такое лабаз?» — подумал я, помогая Людке сматывать кусок ткани.
— Колька, Жорка, Сашка и Рустем, наломайте лапника! Юрка, Зинка, Людка — живо копать яму!
Я заметил, что Игорь старается не смотреть на самого старшего члена группы и не отдает ему приказов.
— Держи, — Людка сунула мне в руку небольшую лопатку.
Я принялся копать снег, не понимая, зачем это нужно.
— Н-да, лабаз в снегу, — сказал усатый, закуривая. В его голосе я уловил скептические нотки.
— Времени нет, — неприязненно откликнулся Игорь. — Было бы время, сделали б лабаз по всем правилам — на дереве.
Усатый хмыкнул, но ничего не сказал.
Парни принесли еловых веток.
— Как там яма?
— Юрка, ну что ты возишься?
Игорь отобрал у меня лопату и принялся расшвыривать снег.
— Давайте вещи!
Лыжники принялись передавать Игорю различные предметы, которые тот складывал на дне ямы. Какие-то мешочки, даже ящик. Отправилась в яму и Зинкина гитара.
Наконец, Игорь закончил и легко выскочил из ямы.
— Накрывайте.
Небольшой склад исчез под слоем еловых веток.
— Ну, братцы, по коням, — сказал Игорь и направился к торчащим в снегу лыжам.
Ветер завывал в макушках елей. Я с трудом переставлял ноги, рюкзак давил так, словно половина вещей из него не перекочевала в оставшийся внизу лабаз.
Поросший еловой щетиной склон горы снизу не казался таким крутым. Здесь же каждый шаг давался с трудом.
Когда мы приблизились к вжатому промеж двух хребтов перевалу, солнце скрылось за склоном горы. Стало темно. Я едва различал бредущего впереди лыжника.
На перевале ветер усилился, и он нес с собой снег — мириады острых иголок.
Кровь стучала в голове, по спине струился пот. Я шагал, не веря, что этот перевал когда-нибудь кончится. Главное не потерять из виду спину лыжника… Не потерять спину. Если отстану — погиб.
Вдруг цепочка прекратила подъем.
Человек, идущий впереди меня, обернулся и крикнул изо всех сил:
— Юрка, привал!
Мои товарищи, превратившиеся в смутные тени, перечерченные метелью, возились с палаткой, я, как обычно, делал вид, что помогаю.
В небе завывало, словно кто-то поднял ввысь миллион младенцев, вырванных из объятий матерей. Пока мы шли по перевалу, было жарко, а теперь у меня зуб на зуб не попадал от лютого холода.
Наконец, палатка была готова, и мы смогли спрятаться от непогоды за ее тряпичными стенами.
В темноте загорелась свеча, высветив лицо Игоря. Он поднял свечу повыше, очевидно, рассматривая нас.
— Все на месте, — улыбнулся. — Ну, давайте поедим, да спать. Утро вечера мудренее.
— Как бы под лавину не угодить, — тревожно проговорил усатый лыжник.
— Александр Алексеевич, не угодим, — сказала Зина, — Правда, Игорь?
— Правда, — буркнул парень. — Какая лавина может быть на перевале? Глупости.
— Ну да, глупости, — деревянным голосом отозвался Александр Алексеевич. — Снега намело по уши, да плюс ветер. Вполне может козырек сорвать да вниз протащить. Мокрого места не останется.
— Так, — в голосе Игоря послышалась сталь. — Ужинаем — и спать.
Корейку ели молча. Людка протянула мне баночку с чем-то беловатым. Я попробовал. Попробовав, опрокинул баночку и двумя глотками опорожнил ее.
— Юрка! — Людка засмеялась. — Я же тебе дала на хлеб намазать, а ты всю сгущенку выпил.
— Спать, ребята, спать! — торопил Игорь.
Я слышал дыхание людей, с которыми меня свела Машина Наказаний. Я знал, что рядом со мной, в темноте, лежит девушка по имени Людка, посапывает слегка. А что если, словно невзначай, дотронуться до ее светлых волос? Интересно, мягкие у нее волосы, у Людки?
Я ел корейку и эту, как ее, сгущенку. Корейка и сгущенка — ничего вкуснее не пробовал.
Машина Наказаний пока что не наказала меня, а, напротив, наградила самыми приятными за всю жизнь впечатлениями. Вдруг куратор Борислав Евгеньевич ошибся, и ничего со мной и с этими ребятами не случится? Мы выполним миссию, взойдем на эту проклятую гору, возьмем там то, что нужно этому юноше Игорю, спустимся вниз и отправимся восвояси? Я мог бы остаться здесь, в этом мире. Да, здесь холодно, но зато можно по-настоящему познакомиться с Людкой. И корейка здесь такая вкусная…
Дальше все произошло очень быстро.
Страшный грохот, раздавшийся где-то снаружи, заставил меня сесть.
В палатке раздался женский крик.
— Людка? — вырвалось у меня.
Что-то ударило меня в грудь, я захрипел.
— ЛАВИНА! ЛАВИНА, БЛЯДЬ!
Страшный вопль, нечеловеческий. Следом за воплем пришел страх.
Бежать. Бежать! Прочь, прочь! Скорее!
— Не открывается! Молнию заклинило!
— Где нож?
Что-то резануло меня по щеке, но я не почувствовал боли.
Снаружи снова раздался грохот, а в палатке — треск разрезаемой материи.
— СКОРЕЕ!
Чьи-то руки толкнули меня, я выпал из палатки на снег, вскочил и бросился бежать вниз по склону. Я не думал о других лыжниках, даже о Людке. Я просто хотел оказаться подальше от этой чертовой палатки, которую с минуты на минуту накроет многометровым снежным пластом. Дары Машины Наказаний закончились. Наступило время умирать. Умирать?
Я остановился.
Сумрачные тени пронеслись мимо меня в сторону темнеющего внизу леска.
— Стойте! — крикнул я, стараясь перекрыть завывания младенцев в небесной выси.
Младенцы завыли громче.
— СТОЙТЕ!
Мой вопль получился ровно таким, как тот жуткий крик в палатке: «ЛАВИНА! ЛАВИНА, БЛЯДЬ!».
Он получился точно таким, но было уже поздно. Мои товарищи исчезли из виду.
Полуголые, сонные, голодные, усталые после дневного перехода. На морозе. На этом пробирающем до костей, вымораживающем кровь морозе.
Теперь мне все было ясно. Но что я мог поделать? Уже сейчас меня колотила дрожь и я не был уверен, что смогу вернуться к палатке. А они — точно не вернутся.
Игорь.