— То одно, это другое.
— Совершенно одинаковое. Поверь, всем так лучше будет, тебе в первую очередь. Сама же знаешь, сколько титулов и так не вполне достоверные. Тётя хочет признать все.
— Просто так?
— Не просто. Общая пирамида останется, деление на старых и новых, да выпячивание древности гербов — нет. Будут новые «Книги домов» написаны. Там счёт древности всех домов пойдёт с дня завершения книги.
— Это серьёзно. Странно, я ничего не знаю.
— На последнем совете было. Ты уже уехала тогда. Тётя до океана решила идти.
— Не знала. Но догадывалась. Такой вопрос подвешенным оставлять нельзя. Степь эта да лесные, плюс недобитки.
— Опять ты такая…
— Какая?
— Прежняя. Как у тёти на совете.
— Я всякой умею быть.
Смеётся.
— То я не знаю. Колючей чаще всего.
— Уже говорила насчёт неколючих.
— Я тоже тебе говорил. Сам с иголками.
— Ёжик! — смеюсь.
— Люблю, когда ты улыбаешься.
— Бывала раньше в столице?
— В этой столице не была, — явно слово «этой» выделяет. Всё правильно, она южанка и привыкла считать ставкой совсем другой город.
— И как тебе?
— Знаешь, не привыкла к такой степени почтительности. Шутить тут словно не умеет никто.
— Некоторым просто нельзя быть мишенью для насмешек… У тебя дома всё в порядке.
— Почти, — хихикает словно маленькая.
— Случилось что?
— Нет. Тебя слишком многие видели. И особо языкастые осторожно так спрашивать стали, не разъясните ли, благородная Оэлен, дочь или сын у вас, а то мы смотрели-смотрели, но так и не поняли. Кажется, уймутся они не раньше, чем у тебя ребёнок родится.
— Вот этого я делать не собираюсь.
Ну видно же, не верит!
— Чему смеёшься?
— Думала, у столичных молодых вкус лучше, но нет, всё как у нас. Чуть лишнее золото да камни появились — всё на себя сразу. Причём так, чтобы сразу видно было, золота и камней много.
— Ты про это? — шевелю усеянными перстнями пальцами. Не видит ничего, кроме внезапно свалившегося на не слишком крепкую голову, богатства.
Вопрос глупый, на самом деле, ибо на виду ценного больше нет. Вот перстни тяжёлые. На каждом крестообразно расположено по четыре камня. Должно быть, бесцветный, красный, зелёный и синий. Каждый значил что-то, но я забыла. В центре — либо жемчужина, либо шарик золотой. Тоже с ненужным значением.
На мои пальцы не подходил ни один. Велики были. Ювелиру пришлось нести, чтобы подогнал. Как он ругался на безобразную огранку камней!
Мне девать их некуда была, один и отдала как оплату. Потом столько хорошего в свой адрес услышала. Аж заслушалась.
После Динка сказала, что я дура, ибо он столько и за пару лет не заработал бы. И у меня теперь только на пальцах громадное состояние. Она уж молчит про другие места…
Хотела стукнуть, и не попала. У неё-то на руки надето втрое от моего.
— Ну да. Камни хорошие, но ювелир безрукий. Да и потеряно несколько.
Смеюсь. Оэлен смотрит непонимающе. Анид за спиной в кулачок хихикает.
— В чём дело? Я ваших столичных шуточек не знаю, если что.
— Я и не шучу. Ты правда не знаешь, чьи это перстни?
— Вижу только, сейчас твои, но, похоже, ими недавно стали.
Что-то знакомое мелькает в серых глазах. Изменившимся тоном продолжает.
— И ты их не просто так носишь.
— Ага. — шевелю пальцами, — Этот умер от моей пули, этот — на моём клинке, этого затоптали, этот — не знаю, поменяла, но к Линки он тоже не от отца попал. Храатов, охотников на ведьм, да воинов господа перстни эти. Крест — знак избранности особой. Воины, призванные нести свет веры истинной, обращать язычников и карать неверных. Поп главный такие раздавал когда-то. Высочайшего отличия знак.
Теперь чучело во дворце казначея. Эти сами — кормом для свиней, да удобрением стали.
Такой перстень у жившего за Линией мог только один быть. — сжимаю кулаки, показывая блеск камней, — У меня же вот сколько теперь! И это ещё не всё. Мечтали, перстненосители, чтобы девушки с нашей стороны Линии сапоги им снимали да постели грели. Но, — шевелю пальцами, — обойдутся они. И без сапог, и без девушек, и без голов.
— А кое-кто и без кой-чего! — встревает Анид, — У них уже нет, а у меня теперь есть. Сушёные.
Даже Оэлен ухмыляется. Ничего-то Анид бывшим хозяевам не забыла. И отмстила, как могла. Пусть и мёртвым. Хотя, как знать, очень уж нехорошо глаза блестели, когда во взятом городе с Динкой шепталась.
Мне не очень-то хочется смотреть, что у неё в вещах лежит. Слишком хорошо знаю, как от крови пьянеют. А если это ещё на старых обидах крепко настояно…