Вдоволь навалявшись в бассейне и получив порцию умасливания и массажа от гостиничных рабынь, я почувствовал требовательные позывы желудка.
На обеде, на который я, как обычно, позвал Кассандру, удостоился очередного комплимента:
— Слышала, ты сегодня с трудом одолел на арене безусого юнца? Как ты умудрился выживать до своей болезни, и получить чемпионский титул? Скажи, Максимус, достойно ли потомка древнего рода, и избранного Богиней воина драться в амфитеатре подобно рабу, для развлечения толпы?
— Тебя там не было. — Резче, чем обычно ответил я. — Парень оскорбил богиню. Так что причина для боя была вполне достойной.
— И почему он тогда до сих пор жив?
— Потому что он был только вестником. Посланием от неизвестного недоброжелателя. Я не убиваю гонцов, потому что мне не нравится принесенная ими весть. Да и вообще. Не слишком ли много ты себе позволяешь, сестра? Я не заказывал себе личного критика-имиджмейкера!
— Я позволяю себе ровно столько, сколько позволено духовному наставнику. — Моя злость скатилась с нее как с гуся вода. — Именно так Максимус Доримед поступил с гонцом, принесшим ему волю отца — решение о свадьбе. Снес ему голову.
Я вспомнил этот эпизод. Да так и было. А рабу, пролившему пару капель вина на его одеяния, Максимус приказал отрубить кисти рук. Потому что не нужны руки тому, кто не умеет ими пользоваться. Тот еще гуманист и метросексуал был мой предшественник. Кстати, эти его выходки сильно злили отца. Расшвыриваться рабами было не принято.
— Весь вопрос в том, что именно остановило твою руку. Если жалость и сострадание, то ты идиот, Максимус. Если расчет — то ты все сделал правильно. Проблема в том, что все, что я знаю о прежнем Максимусе Доримеде, говорит, что ни жалость, ни сострадание, ни уж тем более тонкий расчет были ему несвойственны.
— Тебе лучше забыть, Кассандра, то, что ты знала о прежнем Максимусе. Я — не он. Моя душа слишком долго блуждала в смертном мраке. Теперь я другой человек.
— Я это вижу. Хорошо, что здесь нет других людей, которые смогут это заметить. Кроме твоей супруги, конечно.
— И что они сделают, даже если поймут, — я изменился? Это что — преступление?
— Проверят на одержимость, — она пожала плечами. — Для альтиора случай редкий, но не исключительный. Могут и сжечь в священном пламени, если подозрение подтвердится.
— Хм. Кхм-кхм. — Я аж куском дичи подавился. Кассандра, не изменяя выражения лица, лупанула меня ладонью между лопаток. — Спасибо, сестра, — сказал я, отдышавшись, — А по каким признакам определяют одержимость? В смысле ты говоришь, проверят. А как?
— Боюсь, в провинции в ходу старинные методы проверки. Испытание огнем или утоплением. Но в храмах одержимого просто приводят к алтарю. Особый ритуал проявляют эфирную сущность в чужом теле. Ну или можно будет сравнить оттиск твоей пневмы, с образцом в архиве Пыльников. Если он не совпадет… Очищающее пламя примет твою плоть в свои объятья.
— Очень млять поэтишно! — Оттиск пневмы! А он совершенно точно не совпадет! Радует только, что архив Пыльников находится от нас за тысячи километров.
Когда мы закончили есть, я свои деликатесы, а Кассандра свою жуткую кашу, сестра кивнула и снова начала складывать руки в жестах немого языка:
— Ты должен пойти на рынок рабов. Так сказали руны.
— Чего? Мне не особо нужны рабы, знаешь ли. У меня их в собственности столько, что девать некуда. — Это было правдой. Хозяйство моего поместья полностью зависело от рабов. Свободных арендаторов на моих землях было раз-два и обчелся. Так что я был счастливым — спойлер, нет, обладателем почти десяти тысяч душ.
Она возвела глаза к потолку, как бы говоря: Богиня, за что ты связала мою судьбу с жизнью этого шлемазла!
— Ты серьезно потерял в навыках. Я гадала на учителя для тебя. И гадание ответило: учитель рядом, но не может прийти. Тогда после гадания, я кинула руны. И кости указали на раба. Необычного раба. Думаю, тебе следует сходить на рынок, он начинает работать вечером, когда спадает жара.
Я уже открыл рот, чтобы высказать свое решительное нет, но… Я ведь уже один раз посмеялся над ее гаданием. И оказался не прав. А Чингачгук два раза на одни грабли не наступает!
— Спасибо, за совет, сестра. И за то, что заботишься обо мне.
— Я забочусь не о тебе, а о том, чтобы ты прошел путь, предначертанный Богиней. Сам по себе Максимус Доримед меня не интересует, совершенно.
Вот же… Язва прободная. Если она так в монастыре со всеми разговаривала, удивляюсь, как ей череп не проломили благочестивые сестры по ордену. Может, поэтому ее мать так радостно и отпустила со мной? Типа, ура, наконец-то эта стерва свалила к едрене фене!