Историческая пародийность ситуации состоит в том, что, когда Ахматова жила в этом же пространстве Шереметевского дворца, у нее был пропуск на вход в Фонтанный дом (там располагался музей Арктики), но она не имела права проходить через сад. Ну вот есть в этом какая-то ирония: от постановления о журналах “Звезда” и “Ленинград” до сегодняшней защиты травы от Ахматовой. При том что в иных садах Петербурга ее интенсивно топчут в ходе оптимизации.
Ахматову называли Кассандрой, но не менее ловок в предсказании будущего оказывался и Набоков. Всё, что происходило в год двух юбилеев, предваряя всеобщее одичание в 2022-м, – невероятная пошлость в том значении, в каком употреблял это слово Набоков, разъяснив значение понятия poshlost’ в “Строгих суждениях”: “Пошлость слышна в заявлениях типа «Америка не хуже России» или «Mы все разделяем вину Германии»”.
Но не выйдешь же в сад Фонтанного дома в майке с надписью: “Я – Анна Ахматова” или на Большую Морскую в T-Shirt “I’m Vladimir Nabokov” – это, пожалуй, будет чересчур самонадеянно. Не говоря уже о том, что классики чурались любого коллективного действия.
По счастью, перефразируя самого Набокова, драгоценные остатки изюма и печенья со дна трехсот набоковских коробок не были утрачены – благодаря Пушкинскому Дому. Впрочем, из эпиграфа к ахматовской “Поэме без героя” известно, что “Бог сохраняет все”: “DEUS CONSERVAT OMNIA”.
Поэт и “менеджер”
Ахматова вернулась к читателям в светло-сером тканевом переплете сборника “Бег времени” в 1965 году. Изысканно-лаконичная подпись поэта (вот уж Ахматова точно не “поэтка”) в самом центре обложки. В моем экземпляре высококультурная суперобложка с портретом Ахматовой, увиденной Модильяни, утрачена в связи с бегом времени. В том же году вышел Пастернак в “синей” “Библиотеке поэта” – это было похоже на реабилитацию и компенсацию. Ахматова умерла, автор предисловия к “синему” Пастернаку Андрей Синявский сел в лагерь. “Синяя” Ахматова – серьезное собрание под редакцией академика Виктора Жирмунского – увидела свет в 1976-м. Траурная рамка, обрамлявшая фамилию составителя и редактора, указывала на то, что издание готовилось много лет и, наверное, еще столько же лежало “на полке”: ведь академик умер в 1971-м! И тем не менее это случилось. Конечно, без “Реквиема”, но с “Поэмой без героя” и со всем, что ее окружало. Сановник Алексей Сурков, все еще, вероятно, помнивший “дороги Смоленщины”, написал предисловие – с торжественными оговорками, банальностями в советском духе (“погруженная в мир интимных переживаний”), но с большой любовью к поэзии Ахматовой.
Для XX века в России хрестоматийное противостояние “поэт и чернь”, “пиит и толпа” не слишком актуально. Даже замкнувшиеся в башне из слоновой кости поэты выражали если не мнение народа, то его страдания. (О чем иной раз сам народ не подозревал.) Особенно если башней из слоновой кости называется “будка” в Комарово. Особенно если страдания связаны с ГУЛАГом. Особенно если поэта зовут Анна Ахматова. Для русского поэта в XX веке актуально другое противостояние: поэт и “эффективный менеджер”, каким еще во времена недозрелого путинизма стало принято считать Сталина.
Вся великая четверка русских поэтов XX столетия так или иначе отталкивалась от Сталина, противостояла ему, сосуществовала рядом с ним, в соседние с ним времена. (Впрочем, соседство нынешних времен с его эпохой пугающе близкое.) Гибель в лагере Осипа Мандельштама, самоубийство Марины Цветаевой, травля Бориса Пастернака и Анны Ахматовой – все это список преступлений советской власти. Сталин если и не знал точной цены четырем гениям, то во всяком случае догадывался об их масштабе.
Если Пастернак для него был “нэбожителем”, то к Ахматовой он и его подручные относились как к не поспевающей за временем пикантной декадентке, одновременно “блуднице” и “монахине”.
Секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Жданов в своем знаменитом докладе о журналах “Звезда” и “Ленинград”, зачитанном вскоре после принятия соответствующего постановления, назвал ее стихи поэзией “взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной”. Вообще, в отношении сатрапов к Ахматовой было что-то щемяще-эротическое, и тот, кто писал Жданову доклад, или сам Андрей Александрович очевидным образом тайно любил поэзию Анны Андреевны. В итоговом тексте доклада со вкусом цитируются строки: “Но клянусь тебе ангельским садом, / Чудотворной иконой клянусь / И ночей наших пламенным чадом…”