У тех, кто отливал его голову, и у миллионов людей осталась благодарность за главное – десталинизацию. А так, конечно, Хрущева мотало из стороны в сторону: он был человеком своей эпохи, с той биографией, которая у него сложилась, с теми взглядами, которых он придерживался, с теми вкусами, которые сформировались (в том же декабре в Доме приемов: “Я не хочу обидеть негров, но вот, по-моему, эта музыка все-таки негритянская – джаз… Почему мы должны взять на вооружение джазовую музыку? Скажут, что это новшество. Ну а как тогда назвать этот танец – свист или твист?”).
В том же 1962-м – расстрел в Новочеркасске. И в то же время – после того как к нему прорывается Александр Твардовский с “Иваном Денисовичем” – публикация Александра Солженицына, которого Хрущев ставит в пример непутевым художникам, поэтам и писателям, потому что правильно показан рабочий человек. В марте 1963-го он даже заставил будущего изгнанника и нобелевского лауреата встать и показаться публике под аплодисменты.
В том же 1962-м – Карибский кризис, про который 17 декабря он скажет: “Борьба не терпит компромиссов. Нет компромисса в борьбе. С Кеннеди мы пошли на компромисс тоже разумный. Это было правильно. Но это не может быть перенесено на практику жизни нашего общества. Поэтому здесь компромиссы невозможны”. И в то же время – добро на публикацию в “Правде” “Наследников Сталина” Евгения Евтушенко:
И вот – Манеж. “Кровоизлияние в МОСХ”, как тогда шутили. Заморозки в культуре.
Еще одна версия – отыгрывался Хрущев за Карибский кризис, который счел поражением. Хотел показать, что противостояние двух систем не закончено, а обостряется. Но ведь жаловался же он в те же месяцы посланцу Кеннеди Норману Казенсу, что не все решает сам, что вынужден в своем президиуме ЦК бороться со сторонниками войны и консерваторами.
И тогда же, в марте 1963-го, когда он разносил в очередной раз интеллигенцию и Вознесенский с Аксеновым не знали, что с ними теперь будет (художники после Манежа тоже не спешили расходиться – чуть ли не арестов ждали), столь же яростной критике на заседании Совета обороны были подвергнуты военные. Малиновский и Гречко жаловались: не хватает солдат – слишком малочисленно поколение родившихся в войну, надо срок службы увеличить до четырех лет и забирать студентов. Хрущев распалился не меньше, чем в разговоре с интеллигенцией, и вдруг выяснилось, что он прекрасно понимает катастрофические последствия этих предложений для экономики и демографии: “Кто кому служит?! Армия народу – или народ армии? Неужели вам не приходило в голову, сколько пользы могут принести стране молодые люди за этот «лишний» год?.. Ничего себе, хорошо придумано: мы тратим миллиарды на подготовку нужных стране специалистов, а вы предлагаете их взять за шкирку и отправить маршировать!”
В свой день рождения в апреле 1971-го Хрущев, взяв руку Жутовского, как вспоминал художник, “в свои маленькие ладошки”, сказал: “Вы не держите на меня зла. Я как в Манеж попал – не помню. Кто-то меня затащил… Я хожу, хожу, и тут кто-то из больших художников (вот она, провокация! – А. К.) говорит мне: «Сталина на них нет!» Я на него так разозлился, а стал кричать на вас. А потом люди этим воспользовались”.
Вот и всё объяснение. Очень точное. От участника событий. Столько десятилетий прошло, а всё Сталина на нас всех нет…
Страна и мир Кронида Любарского
Он из того же удивительного поколения, что и Жутовский. И тоже битый, мягко говоря. Совершенно иного психологического склада и характера. Строгий, чуть дистанцированный, размягчавшийся от хороших напитков, о которых написал книгу – мы ее публиковали из номера в номер в “Новом времени”. А потом вышла книга о нем под названием “Кронид”. Мы и после его смерти собирались у него в квартире в Замоскворечье, где вдова Галя пыталась поддерживать традиции семьи – с обильными московскими застольями и домашними лекциями. Потом закончилось и это…
Четыре десятка лет тому назад Кронид Любарский вместе с Борисом Хазановым и Борисом Максудовым придумал и начал выпускать публицистический журнал “Страна и мир”, более сорока пяти лет тому назад он инициировал издание бюллетеня “Вести из СССР”, а почти полвека тому назад, находясь в лагере, придумал “праздник” – День политзаключенного (отмечается 30 октября).
Кронид Любарский был прямым человеком. Несгибаемым. Не только в том смысле, что всегда высказывался жестко и сухо, напрямую. Казалось, внутри него – невидимый стержень. Или вечно сжатая пружина. Даже когда он веселился, шутил, путешествовал, выпивал, в близоруких глазах читались жесткость, внимание, постоянная готовность к тому, чтобы отразить чью-то атаку. Оно и понятно: таких атак бывало множество. А он к тому же был зэком.