— Особенно на зависть остальным девицам, что с Елисеем за огороды шастали, а под венец его затащить не сподобились, — не выдержав наивного пафоса, еле слышно резюмировала румяная зараза.
Нас всех вдруг пробрала неуместная при допросе Марфы веселость, поэтому, дабы оставить губы на лицах в исходном положении, пришлось применить немалые усилия, отчего у меня даже слезы из глаз брызнули, причем, не только у меня одной.
Марфа, растроганная нашим сочувствием и сопереживанием ее счастью, тоже пустилась в сырость, правда, всерьез и, судя по ее настрою, надолго.
— Я Елисея возле церкви подкараулила. Поссорилась с ним, такого наговорила, самой стыдно. Незаметно для него сбила шапочку с головы, а потом в нее одну иголочку и воткнула. Збара, когда мне иголочки продавала, рассказала, что, если воспользоваться сразу тремя иголками, то Елисей станет весь в моей власти, но полного подчинения своего царевича я не желала, хотела лишь помочь ненаглядному своему истинные чувства ко мне раскрыть, так как жизни своей без него не видела! — чуть прикрыв глаза, тараторила Марфа.
Мы незаметно для нашего трепетного оратора переглянулись и многозначительно посмотрели на посольских. На лице молодого посла читалось недоумение, а вот родители были настроены более категорично, мол, кого ты, сыночек, в дом приволок?
— Я думала, — продолжила белокурая мечтательница, — как только царевич шапку оденет, так сразу все его любовные чувства ко мне и воспылают. А он, окаянный, шапку надел, ТАКИМ взглядом меня одарил, что я потом так плакала, так плакала! И захотелось мне его проучить, чтобы он немного помучился, но потом я его, конечно же простила бы. Поэтому в тот же день я к тетке — маминой сестре в деревню уехала! Мечтала, что царевич Елисей соскучится по мне, прискачет к тете в деревню на белом коне да с целым войском и, измученный страстью и любовью, кинется ко мне в ноги и будет вымаливать у меня прощение. А я расчувствуюсь от его искренних самобичеваний и клятв в вечной ко мне привязанности и любви, пушу одну единственную слезинку, чтобы нос не покраснел. Та подскажет царевичу силу чувств, что я к нему испытываю, и опустится царевич Елисей передо мной на колени, предложит свои руку и сердце мне во владения до окончания времен прямо на глазах моей сестры — противной теткиной дочери! Чтобы видела Весняна, что мои мечтания — не пустые слова, а настоящие чувства! Чтобы противная Весняна аж до самых косточек ногти сгрызла и больше не смела меня дразнить. Ведь царевну дразнить запрещается, за это царь-батюшка и приказать может на конюшне выпороть!
Янина неосмотрительно палилась, украдкой зевая в ладошку, слушая весь этот мечтательный бред, за что и получила удар локтем в бок от родной сестренки.
— Ой! — невпопад ойкнула юная вредина, — И через какой срок к тебе Елисей наш примчался в любви неземной признаваться? — искренне подначивала Янина.
— Он не приехал! — в голос рыдала Марфа. — Я его неделю ждала, две ждала, извелась вся, переживала, не случилась ли чего, может, где с войском своим по дороге заблудился или деревеньки перепутал, а его все не было и не было! Весняна мне все уши прожужжала, что я глупостями занимаюсь, объезжая окрестности теткиного имения, чтобы встретить дорогого гостя! А когда третья неделя к концу подошла, не выдержало мое сердечко, и отправила я домой весточку, что возвращаюсь, и стала собираться в путь-дорогу. А на полпути до стольного града нас Любомир со своими конниками догнал. Я обрадовалась, подумала, что это Елисей обеспокоился моей безопасностью. Сам приехать не смог из-за государственных важных дел, слуг своих верных прислал меня до царского терема сопроводить, чтобы сразу при отце и братьях, а так же царских ближниках и при всем честном народе мне в любви признаться и замуж меня позвать. А во время привала Любомир мне отвара какого-то поднес, я его выпила и заснула. Очнулась уже тут, в имении, — задыхаясь от своей длинной речи и слез, докладывалась боярышня Марфа.
Мы переглянулись с коллегами, судя по их скептическим лицам, они были полностью со мной согласны. Ничего нового, о чем бы мы не знали или не догадывались, опрос потерявшихся особ женского пола нам не дал. Мы так до сих пор и не знаем, кто решил погубить нашего Елисея. Но уныние — это не наш метод, поэтому, бодро развернувшись к посольским, мы начали «второй акт марлезонского балета».