Даже если они вдруг прознали о вчерашней “контрабанде”? И кто-то сказал: видите, тайны Родины продает? Все равно так быстро, за одни сутки, подобные материалы не готовятся. Слишком ужасный, бесчеловечный удар...
Старик Фурман молча смотрел маленькими зоркими глазами в рыжих ресничках на Попереку. Тот, кусая губы, сел, наконец.
Александр Соломонович старше своего друга-физика лет на пятнадцать. Но, если Петр всю жизнь кипятится, живет в агонии, вечно торопясь, то Александр Соломонович со слабой улыбкой посматривает по сторонам и помалкивает. Однако, когда возникает необходимость, это он, старик, защищая честной народ, пишет во все суды, включая Конституционный суд, грамотные блестящие иски. И конечно, пишет бесплатно. За двадцать последних революционных лет России что бы делала без него Сибирь?
Впрочем, Минатом – случай особый. Судиться с Минатомом – все равно что разговаривать в темноте с черной кошкой. Она тебя видит, а ты ее нет. Секретность, товарищи и господа. До сих пор. А кому охота? Никому.
4.
Простившись с Александром Соломоновичем, Поперека побрел, как пьяный, прочь от университета через лесок вниз, к месту своей работы. И подойдя к корпусу Института Физики с горельефами Королева и Ландау на торце, никак не мог заставить себя зайти в лабораторию. Вернулся в рощу за кривые березы, встал, прислонясь плечом к черному, с белыми выгнутыми ложками бересты, стволу.
Какой страшный розыгрыш! “Группа опечаленных товарищей”. Может быть, кто-то из Института, отсюда? Вон прошла медленно в серебристом плаще Анна Муравьева, вдова гениального Григория Бузукина... она не заметила Петра Платоновича за деревьями, а если бы заметила, улыбнулась бы, поздоровалась, протянув руку ладошкой вверх. Замечательная, великолепная женщина. Как гласят легенды, во времена их счастливой молодой жизни с Бузукиным часто случались розыгрыши, но не такие же!
Почему-то лицо у нее сегодня печально, глаза опущены вниз. Может быть, Анне Константиновне уже известно, кто автор этого некролога в газете? Нет, Поперека не выйдет к ней, у женщин нельзя о таких вещах спрашивать. Если она и знает, то, будучи вынужденной рассказать, еще раз огорчится. А если не знает, тем более разволнуется. Нет.
Идет на работу Карсавин, профессор, член-корреспондент РАН, в длинном черном пальто, в шляпе, красивый, с седыми острыми висками, со стеснительной улыбкой, старик, чем-то похожий на знаменитого артиста начала прошлого века Вертинского. Приостановился, глаза у него цепкие, рукою в черной перчатке тронул шляпу, поклонился Попереке. От неожиданности Петр Платонович смутился, показал пальцем на наручные часы: мол, жду кое-кого... тоже сейчас иду...
Хотя кто ему Карсавин? Просто прелестный сосед по коридору. Занимается ядерным резонансом, правда, заканчивал не Новосибирский университет, а Ленинградский. Он из тех – первых. И уж конечно, никогда не опустится до пошлых хохм, которые позволила себе некая группа “опечаленных товарищей”.
Подъехал на синем джипе директор НФ Юрий Юрьевич, низкорослый, меднолицый, движется словно на шарнирах, мастер спорта по самбо, академик. Поперека качнулся за березу – лицо горит, нет же, сегодня никакого желания с кем-либо говорить. “А чего же я тогда тут стою? Иди в лабораторию. Если ребятам всё уже известно, высокомерно пошути, как ты умеешь, обсмей идиотов”.
Зазвонил телефончик в куртке.
– Алло?..
– Петя!.. Петя!.. Это ты?
– Ну, я, я. Все нормально.
– Не нормально! Не нормально! – уже плачет и визжит Люся. Она волнуется, она запаленно дышит в трубку, она, наверное, прыгает возле телефона, как птичка. – Мы отомстим! Я все узнала!
– Да перестань!.. Что ты узнала?
– Кто сочинил. Я сейчас была в редакции, у меня там подруга Ленка в отделе писем... она сходила и узнала. Всё обошлось в коробку конфет.
– Молодец! – словно очнулся Поперека. И мстительным шепотом: – Кто?
– Я не могу по телефону. Зайди ко мне, все расскажу. Я сейчас дома.
– Почему нельзя по телефону?
– Ну, зайди... я тебя не буду тревожить... ну, посидишь, чаю попьешь.
Поперека застонал от нетерпения.
– Ну какой чай! О чем ты?! Говори кто!
Но бывшая жена стоит на своем.
– Ты у меня сто лет не был. Ну, побудешь шесть минут и уйдешь.
Подыгрывая физику, любящему во всем точность, она называет странное число – шесть минут. “Но что можно за шесть минут и почему шесть минут? Опять на грудь падёт, будет плакать, трястись, стихи свои читать... мол, я напрасно ее бросил... что мы явно созданы друг для друга...”
– Я в другой раз. А сейчас расскажи по телефону...
– Нет! – голосок ее зазвенел. Не зря в школе ее прозвали Копейкой – смех у нее всегда был звонкий и прерывистый, как у брошенный на камни копейки. А уж если рассердится эта малявка... – Или ты приходишь ко мне, к одинокой, бедной.. у меня ни красного вина, ни шоколада... у меня картошка и хлеб... ну, рюмку водки я найду..
– Хорошо, – сквозь зубы вымолвил Поперека и, пряча телефон в карман, поспешил к остановке автобуса.
Через минут двадцать он уже входил в вонючий подъезд дома №21, из подвала чем-то знойно несло, лифт не работал. Петр Платонович поднялся на восьмой этаж и, не отдышавшись, позвонил. Дверь тут же отворилась вовнутрь и перед ним предстала, зябко поводя плечиками, Люся с крашеными в желтый цвет волосами, в маечке и кожаной миниюбке, руки протянуты к нему:
– Входи, мой милый.
О, этот театр! Всегда была такой.
– Оденься же!
– А раньше ты говорил наоборот... – хихикнула, прижимаясь к нему, Люся.
Неугомонная.
– Ну говори, кто. Я побегу.
– Я сказала? – Отпрянув, обиженно заплескала жирно намазанным ресницами. – Сначала посидишь у меня... шесть минут. – Схватила за руку, повела по квартирке, захламленной черт знает чем – тут и невысокая гипсовая копия Венеры Милосской (ах, ее же Поперека сам и купил когда-то), и маска Есенина на стене, и старый, но, видимо, когда-то дорогой диван с облупленными золочеными львиными мордами на подлокотниках... И книги лицом к гостям – Библия и Булгаков, Солженицын и Мандельштам. – Снимай, у меня тепло.
– У тебя холодно! – воскликнул Поперека, никак не желая раздеваться и надолго здесь оседать. И как ребенку пояснил. – Градусов пятнадцать у тебя.
– А вот и нет! – забегала по комнате Люся. – Вот градусник! Видишь – девятнадцать! – И в самом деле, на градуснике было почти девятнадцать.
Она помогла ему снять куртку, потянулась за пиджаком, он рассердился.
– Ну ты чего?! Говори. – Он сел, нетерпеливо потер левой ладонью правый кулак. – Кто?
Бывшая жена укоризненно взглянула на него. И он посмотрел. Давно не видел ее. Вокруг глаз словно птички лапки ходили, губы бледные, на щеках малиновые точки.
– На тебя вареньем брызнули? – не удержался он.
Она обиженно сомкнула губки. И тут же передумала сердиться.
– Ты всегда был жестоким. Истинный мачо. За что тебя и люблю. У меня есть стихи... – Но, увидев, как он скривился, замотала головой. – Не буду, не буду! – И деловитым тоном. – Говорят, ты окончательно ушел от этой своей врачихи. И правильно.
Поперека всхлипнул от нетерпения.
– Люся!.. Ну, прекрати. Говори кто. Как узнала и кто это?
Люся поднялась, молча прошла к серванту, вернулась с бутылкой красного вина (Молдавия) и двумя высокими стаканами. Налила, молча же протянула один гостю.
– Ты ко мне уже не вернешься! – трагически напряженным голосом произнесла она. – А я все равно тебя обожаю. Пей.
Поперека торопливо выпил вино, как воду, вскинул серые свои волчьи глаза.
– Ну?
Она кокетливо улыбнулась. Отпила глоток и сама, булькнув горлом.
– А со мной не хочешь побыть? – Подалась к нему. – Я тебе до сих пор не изменяю, Петя, – уже как безумная, забормотала она, обвивая его шею руками. – да, да, да, да!... Никому... то есть, ни с кем... Да, да, да!.. Ну, полчаса потеряй – ты дашь мне кислорода на год! Петя?
Наверное, лицо у него было страдающим. И она опустилась перед ним на колени.