С этими словами Любава бесстрашно подошла к нему и протянула мешочек. От страха в ней все замирало: что-то будет, как-то он отреагирует? Девушка применила новый способ наладить отношения — не спорить и не затевать ссору, не раздражать Бьёрна, а попытаться смягчить и свести на нет его пыл, и теперь не знала, что из этого выйдет…
Но приручить дикого зверя не так-то просто. Бьёрн даже головы не повернул. Потрепал лошадь по холке и с досадой покосился на седло: одной рукой ему не справиться, придется просить помощи…
Любава прищурилась и улыбнулась, придумав выход из неловкой ситуации. Она отошла, пересыпала половину ягод в другой мешочек, подошла к Бьёрну снова. Некоторое время порассматривала его спину, хихикнула про себя и быстро обошла его и Смолку, положив этот мешочек в один из открытых карманов седла. Миг — и она уже умчалась на другую половину поляны, словно спрятавшись там от возможного гнева, попутно не забывая про ягоды.
Бьёрн вдруг резко развернулся и с неожиданной болью посмотрел ей вслед.
— Зачем ты это делаешь? Ты, помнится, меня ненавидела!
Любава чуть не подавилась черникой, закашлялась, потом вскинула на него глаза.
— Я ненавидела язвительного бесчувственного истукана, — тихо озвучила она пришедшие ей в голову мысли. — Но человека, который за ним скрывается, я не могу ненавидеть. Его не за что ненавидеть… Я хочу его хотя бы понять.
— Он умер шестнадцать лет назад, — отрезал Бьёрн с какой-то особой ожесточенностью в голосе. — И возродить его невозможно, как любое другое существо. ОН МЕРТВ. И этот "бесчувственный истукан" ничего не скрывает. Мне нечего скрывать под личиной. Я такой и есть. Тебе подтвердит это любой из моих приближенных.
Он отвернулся, чтобы девушка не увидела его лица. Чтобы не разглядела его слабость. Чтобы не привязаться к ней, единственной разглядевшей за эти шестнадцать лет маску…
— Не знаю, как твои приближенные, — девушка сверлила взглядом его спину не хуже кинжала, — а я отлично вижу того, кого скрывает твой «истукан». И нравится это тебе или нет, но он существует! Ты можешь его скрывать, прятать ото всех, доказывать всем вокруг, что ты — камень и лед, но сам себе ты этого никогда не докажешь! Человек в тебе — жив…
— А если и так, то что дальше?! — Бьёрн снова резко развернулся и с ненавистью посмотрел на девушку. — Дальше-то что?! Я что, просил меня лечить?! Зачем ты это делаешь?
— Никто тебя здесь не лечит, — Любава отвела глаза, отвернулась. Как ему это объяснить? Как, если она сама не до конца понимает, что с ней творится? — Просто… Просто я отношусь к тебе как к человеку. И поступаю совершенно обычно. Или ты уже отвык от нормального обращения? Обычной дружеской заботы? Почему в нормальных вещах ты сразу видишь злой умысел, Бьёрн, почему?
— Это не твое дело, — буркнул он. — Потому что устроен я так! Потому что научен горьким опытом! Больше тебе знать нечего, собирайся и идем дальше.
— Ишь, садануло один раз о косяк, так он теперь в дверь входить боится! — Любава зло фыркнула. Встала и подошла к Грому. Не стоило этого говорить, не стоило… Но для слез есть одна маска — злость.
Бьёрн ничего не ответил, хотя мог. На душе было как-то гадко и горько, в этот раз так хотелось довериться, так хотелось сбросить личину, разрушить жизнь, полную только холодным одиночеством, от которой он уже устал, в свои годы, уже устал! Но однажды сбросил, однажды уже доверился…
Бьёрн с досадой покосился на свою правую руку, явившуюся результатом, и пошел к Смолке, прикидывая, как справиться с седлом одной рукой…
Любава глянула на него, осторожно, так, чтобы он не заметил. Губы у нее подрагивали: слезы предательски подступали к глазам, хотя отчего ей хочется плакать — она не понимала. Вроде обычная перебранка…
"Что это он медлит?" — девушка рассеянно потрепала коня, наблюдая за Бьёрном, и, взяв Грома под узду, вывела на середину поляны: так было лучше видно. Бьёрн меж тем пытался оседлать Смолку, но сделать это одной рукой было практически невозможно. Любава закусила губу. Предложить помощь? Он её не примет, однозначно не примет. А сам не попросит, гордец…
Бьёрн не выдержал, со злостью пнул седло сапогом и обернулся к девушке:
— Может, поможешь?!
— Ты так говоришь, как будто я обязана, — девушка покачала головой, но быстро подошла. Подняла седло, затянула ремни. Смолка стояла на удивление спокойно и безропотно, хотя обычно чужим в руки не давалась. Любава улыбнулась и повернулась к Бьёрну. — Ну, вот и все. Не пеняй, если затянула слабовато, руки у меня не мужские.
— Спасибо, — сквозь зубы процедил он и повел лошадь с поляны.
— Да не за что, всегда пожалуйста, — Любава пожала плечами и свистнула Грому.
Ехали они молча. Куда ехать, конечно, не знали, но Любава безоговорочно доверилась Бьёрну: все же это его леса, да и провел он в них, как любой мужчина, наверняка побольше нее — тут уж было не до гордости. Бьёрн ехал впереди, и во всей его фигуре почему-то виднелась необъяснимая досада, было ощущение, будто он отчаянно пытается что-то понять и никак не может. Любава вздохнула.
"Боги, ну зачем ей это? — Бьёрн с досадой закусил губу и нервно постучал пальцами по луке седла. — Почему бы ей не ненавидеть меня дальше? Зачем ей это?.." Вдруг лес вокруг расступился, и это отвлекло задумавшегося Бьёрна от его мыслей. Любава приподнялась в стременах, выглядывая из-за его спины. Минуту назад лес казался совершенно непроглядной чащей, а тут неожиданно появился просвет. Бьёрн двинулся туда и едва успел дернуть Смолку: сразу за просветом оказался обрыв. Любава подъехала и встала рядом.
Внизу, под обрывом, от самого подножия шла длинная песчаная коса, растворяющаяся в огромной, пронзительной синеве моря. Ветер хлестал, словно бил по обеим щекам, влепляя затрещины, доносил шум и крики морских птиц, и даже — легкие соленые брызги. Солнце, уже клонившееся к закату, раскрасило морские завитки волн в пурпур и золото, и это было так красиво, что захватывало дух.
— Боги… — Любава смотрела, не мигая, губы её дрожали то ли в улыбке, то ли в восторженном ужасе — ведь она впервые увидела море! — Боги… Как же красиво…
Бьёрн огляделся, пытаясь узнать место, разглядеть в морской дали привычным взглядом корабль. Он вырос на побережье, а его замок отрезали от воды точно такие же скалы… Но ничего… Ни следа человеческого жилья, ни мелькнувшего, едва различимого паруса…
— Неужели ты всю жизнь живешь в этой красоте? — восхищенно ахнула Любава. Глянула на него блестящими глазами.
— Привык уже, — пожал плечами Бьёрн. — Куда дальше поедем? Не вниз же прыгать?
— А у тебя замок на воде? — спросила Любава. Удивительно, что в состоянии такого восторга она ещё могла соображать. — Если на воде, то давай по берегу, когда-нибудь к нему да выедем.
— Ага, он прям на веслах плавает, — тихо буркнул Бьёрн и, уже громче, добавил: — На побережье много глубоких заливов, придется обходить… Но можно, конечно, попробовать кубарем скатиться со скалы и пойти по берегу…
— И что ты предлагаешь? — подняла бровь Любава. — Что-то отрицая, надо что-то предлагать. Куда нам идти, если по берегу нельзя?
— Углубиться обратно в лес, — ответил Бьёрн. — И идти на север. Я теперь хотя бы знаю примерное направление, но конкретное место назвать ещё не смогу.
— Тебе и флаг в руки, — согласилась Любава. — Веди.
Бьёрн молча развернул Смолку.
Они ехали до самой ночи, не останавливаясь и по-прежнему в напряженном молчании.
…Окружающее уже начало утопать в ночном мраке, а Бьёрн и не думал остановиться. "Да заведенный он, что ли?" — подумала Любава, нахмурившись. Её не вдохновляло путешествие неизвестно куда в темноте: она не устала, нет, ей было не привыкать, а вот конь мог споткнуться или провалиться куда-нибудь во тьме, и она за него боялась, как, впрочем, и за лошадь Бьёрна. К тому же, в темноте кого только не могло прятаться… С другой стороны, им нужно было торопиться, чтобы наконец прийти в нормальное жилье, а они спали сегодня только до двух дня, а двинулись в районе четырех. Но если так будет продолжаться…